Все звуки становятся привычными. Те, от которых страшно, а потом больно. Иногда здесь можно было услышать звук работающих вертолетных лопастей. Тогда можно не думать про исправительное переливание крови. Простыни обретают от него абстрактный вид, а память лишается атакующего элемента. Ко всему истекает равнодушие, все остается зримым исключительно пятнами.

«Шух-шух-шух». Чудится, что это колебания воздуха и их можно увидеть, запомнить и, плотно зажмурив глаза, воспроизвести. Тут не выцарапано ни единого слова, стена серая, монолитная, как мокрая бетонная плита. Если уловить звуковой след пролетающего вертолета, то можно зациклить инородное вторжение и долго прокручивать его в памяти. Пройдет время, останется один гудеж с редкими, глухими ударами. Острота слуха теряется, но одно всегда отличается от другого.

Глухое устрашение воздуха, от чего разносится свист, исполненный ревом человеческого горя. Люди ли способны так выть? Если часто бить по подушке, то можно отдаленно услышать, как дробится на осколки память, а потом покрывается тонкой гнойной пленкой. Через нее не проходит воздух и непонятно, как после этого дышать.

После посадки машины лопасти теплые, разогретые. В темноте наверняка светятся красным, если использовать хитрые линзы. Плюнешь – гармонию сотрясает угрожающее шипение (намочить палец слюной и «ш-ш-ш-ш-ш»). Способна творить чудеса та, которая выведена из первой здоровой яйцеклетки. Если вернется после кругосветного путешествия, то… Так сделает кошка, за неумением осознавать смерть потомства. Еще рация, из которой доносится эхо мира архитектора. Среди треска – цифры, прозвища, шифровки.

Наказания от злой Мачехи. За требование вернуть память, она грозится отправить в коррекционную камеру, где будут самые памятные стороны перезапуска системы взглядов. А если задержимся, а если… А если будет некуда возвращаться? К примеру, на станцию «Геодезический институт». Там много породы.

«Как кошку в мешок, со всем рожденным, случайным и отнюдь не ценным. И потом остаются только ее глаза, как цвет облаков на Сатурне».

У каждого водяного сплетения свой запах. Гнили, водорослей, рыбного промысла и жадности, зависти, презрения (к памяти, которую не собрать фрагментами, только переплавить в защитные пластины, с помощью которых опытный колдун заговорит все бородавки, так изящно оно бликует).

Но сейчас из всех – только хвоя (иголки можно жевать, чтобы не развилась цинга).

«Она лишена челюсти, остальное на месте и обрастает корками».

Остановив время, можно стать точкой в пространстве. Останется сырость и перегной (зароешься в него и тепло, как под полиэтиленом среди бабушкиных грядок). на фоне подспудно рычала машина с источником света. Медленная, как улитка в притененном месте. Панцирь крепкий, выдержит пулю. Или рой насекомых. В него можно спрятаться, поставив на стражу оловянных часовых.

Лунных троп не видно. Кругом такой шум, что даже если остановишься перевести дыхание, ничего не поймешь. Разве что вороватые силуэты из рода гибельных теней подталкивают в спину, чтобы бежала дальше, к воронке. Между поросших мхов холмов, редких кустарников и ровных, как металлические шомполы, стволов деревьев, беспорядочно рассеянных по местности.

Снежную кашу (из ледяных кристаллов и температурных загустителей), хранят в капельницах для умиротворения. Иглы служат культиватором ржавчины, жидкость под давлением – освободителем благой воли. От нее надо бежать: с хрустом сухого валежника, выстрелами из автоматического оружия (оловянные големы с ружьями всегда будут стремиться навредить).

Звук вертолетных лопастей, неуместный, навранный. Используется плутнями в черных масках, чтобы свести с ума и убедить, что выхода не будет и сырые четыре стены, как не суши – по ним пойдет плесень. Она образует целые континенты, избирая форму причудливых клякс и неравномерное насыщение цветом.

«Отсюда надо бежать» слышится командой, озвученный хриплым голосом предсмертного существа. Оно – как напутствие, но нет никакого позволения на действие. Санкции и грубое вмешательство в константы (принудительная вытяжка жидкости из опухших лимфатических узлов, там концентрация некротической злости такая, что можно заряжать огнеметы).

Лопастей не слышно, в их пространстве закончился воздух. Только хруст веток, тяжелое дыхание, неповоротливость и царапины. При плюсовой температуры ледяные глыбы ускоряются в пространстве, а талый снег надрезает ступни ног, образуя узоры на коже стоп. Преображение следов – второстепенная задача. Никто не будет рассматривать узоры. Точно такие же образуются на коже, если потребовать рвения. Как чернила – разлил и чтобы избежать наказания, собираешь, как умеешь. Кожа, иные поверхности, рельефные структуры органических произведений искусства затекает омертвением (собрать в ампулы ради прививания скорби).

– Иначе ты думать не будешь. – Адресуется шепот трем неизвестным вершинам.

После этого – коррекция тела. Процедура лишает (если еще остается воплощение с температурой тридцать_шесть_и...) возможности вербальных описаний.

В документах сказано, что ваши волосы русые. Там же написано, что вы среднего роста. Серые глаза меняют цвет на зеленый, прочность костей подлежит сомнению. Манипуляции по лишению самостоятельного передвижения и… Бег. Прочь от шума, когда кто-то запускает в небо жестяные машины (нет других функций, кроме как напугать).

Определяющее: то, от чего набираются плазмой источники центробежных сил – «беги!» (но в безвоздушном пространстве не слышно). Даже если конечности в бязевых петлях, а кровь застывает и образует пористые подкладки. Если зажмуриться и объяснить, что кругом невесомость – можно увидеть вспышки рождения нового мира. Как от сварочного аппарата.

***

От сухости в помещении кожа покрывалась волдырями, ее хотелось расчесывать. Воздух был лишен запахов. Если струпья сочились жидкостью, то пахло кузнечным делом, сплавами и отчаянием. Ее несли четверо, завернутую в черные простыни, как мумию.

– Сковырнут с нее спесь, полюбуемся видами! – ухмылялся один из них, остальные смеялись.

Вращала головой – били по затылку до вспышки созвездий, которые затем оплывали и растворялись. От этого путаница в нелинейных тропах и армейский компас в керамическом чехле, обретающий самостоятельность (стоило стрелке разогнаться, как звездные облака возвращались и освещали путь). На стене пылились старые часы с замершей стрелкой. На циферблате – выцарапанные горы и стройный ряд палочек и кружочков разной длины. Если вдохнуть в них жизни, то появлялся рыцарь с требником. Взмах, еще один взмах и титановый меч в каменной породе. Пинцетом достать сложнее, чем вшитую под кожу ампулу против двоемыслия. Для нее исправно поставляли жирную лимфу.

– Молчать, я сказал! Молчать! – грузный безбровый мужчина с вытянутым лицом задыхался от злости, но сил и полномочий на что-то большее его лишили. Кожа его лица была рыхлой и напоминала цвет свекольного самогона (доска почета бесконечного коридора из больничных палат).

Глаза остервенелого толстяка слезились, от чего младшим приходилось отворачиваться и представлять, как делается искусственное дыхание. В момент, когда на него не смотрел, он поддался порыву и зачем то перевел малую стрелку часов вперед.

«Чтобы не кропились по сусекам и темным уголкам причинно-следственные связи, от которых застигает врасплох удушье».

Пыль, образующая герметичную полость, распалась. Стол, когда-то наспех сколоченный из рассохшихся досок, обрел облачные поверхности, пол пропускал свет сквозь провалы, а стены – зазывали в зеркала. Конвоиры, которые сопровождали ее к месту приговора, распадались как капустный кочан в завершающей стадии гниения. Один из них успел достать черный промасленный пистолет и обреченно силился сделать предупредительный выстрел. Запахло порохом.

Пистолет упал рядом с кусками отмершей плоти. Там же она скинула ненавистную мантию. На теле – ни царапины. Срощенные кости. И ни одного подтека со следами совести. Глаза наверняка стали еще более серыми, а губы – бледными, как пена на молочном коктейле. Все в ошметках от перепадов температур. Потеряв всякую меру, она пронзительно проорала что-то невнятное, на мертвом языке, мертвецам.

Ночь громкая, пронизанная ветрами и перепадами температур. Облака прижались к земле, они клубились среди поломанных веток, занозивших кожу беглецов. Проникнув в черную расщелину приоткрытой двери, беглянка устремилась прочь от рыхлых стен в безлюдный темный коридор. За ним – еще одна дверь.

Скрип, хруст и мерзкое теньканье; крутая бетонная лестница с узорами из красных созвездий и округлая дыра в стене с оплавленными краями. Из нее веяло сквозняком. Если улечься спать, то тело онемеет, потеряет эластичность и станет ледяным (заледеневшая кровь истерзает сердечные клапаны).

Яра хочет спать, но тело не поспело за разумом: нога словно выточена из дерева, боль приняла форму постоянной величины. Но Яра хочет спать, потому что только там можно услышать счастливый смех и бездумно говорить всякие гадости, не имея злого умысла. Спина в трещинах, как от перегретой кипятком стеклянной кружки. Если позволить откинуть рюкзак с горным снаряжением, то конструкция тела выдержит.

Но бережное отношение исключается, удары разносятся волнами и остаются в памяти. Но не боль. Страх отсутствия зрения и предметы, которые меняют свою геометрию. Стоит задуматься, как память сверлит напоминанием, как она ощупью пыталась отыскать на себе нетронутые участки. Не хватит заплаток, чтобы это компенсировать.

Требование слов, в ответ на отказ опыты с электричеством. Очень хочется спать, потому что непонятно, пот это или кровь. В чистое постельное белье завернуться, но сперва… Она порывисто бросилась бежать прочь, туда, где черное поле поросло высокой травой.

Ярослава делает шаг за шагом, расщелина остается позади. Где-то там озлелые каратели пытаются найти ее, ибо оцарапанный телесный покров Яры необходим для отчетности. Потом она бежит, хромая и уже не жмурясь от болевых накатов, по палой листве. Не остается следов. Их поглощает черное пространство ночи.

Тропа из незримых нитей ведет к ржавой натянутой проволоке. На нее свисают ветки, за зеленой стеной – чернолесье. Недосягаемо далеко брезжила заря небесного светила. А значит, можно было уйти незаметной, как туча на черном небе, пока один из его краев белел в недосягаемости.

Еще несколько шагов, подобных рывкам. Черный жестяной забор на ощупь был как ежистые мерзлые камни. За оградой не было ничего, кроме леса. За вершинами деревьев – укромные места для игр в прятки, где творились молитвы и отсутствовал запах собачьей клетки.

Там можно спрятаться, там можно укрыться. Ни единого следа присутствия людей. И рев, с которым опустошали хранилища человеческих тайн, остался где-то далеко позади. Хоть бы мох охватил ствол дерева! Но нет. Материя творения окутала растения, очертания живности растворились и были слышны далекие гулы, не похожие на признаки цивилизации.

Яре хотелось верить, что здесь она не первая. Встречный путник наверняка бы нашел в ее серых глазах выражение светящегося терзания. Иные в полном, кто после всех мытарств, принудительного энуреза и мыслей про девичьи игры в песочнице были деформированы умоляющими гримасами, они все были здесь. Не так глубоко, разрыть наверняка бы удалось и руками.

В предчувствие неминуемой беды их тела излучали свет. Он сочился струями сквозь черную землю и лучами прокладывал извилистую дорогу. Немного наклонить голову, образуется коридор, ведущий в разверзший мир мертвечины.

На что похож свет, пойманный в лассо вселенной? Наверняка, это как забег по венам крошечных элементалей, сбежавшие с грозового облака. Может быть, они ведут в охотничий домик, в котором уютно даже в страшные морозы, губительные для процесса жизни?

От криков, замкнутых вне времени, отсвечивали порождения мицелия. Впитанные волны истязания вызывают интерес. Источники мягкого свечения привели Яру к небольшой поляне с двумя огромными рыхлыми пнями. В темноте ей показалось, что их намеренно добротно натерли гарью. Она хотела провести пальцем по черной коре, подобной керамике, но засмотрелась на складки (они оставляют следы на ногтевых пластинах), ужаснулась памяти (а та еще даже и не сформировалась толком в стройную систему представлений).

«Надо поспать», – подумала Яра и просто улеглась ровно между двух гигантских пней. В грудной клетке гудело и саднило. Дул ветер и было холодно, но из кротовых нор потекли теплые ручейки черной жидкости. Они, как живой осьминог, размазанный по плоскости, окружили Яру сплошным коконом и забрались в каждую разваленную рану. Она, как в дирижабле, заснула в полной безопасности и оказалась очень далеко от того места, где из криков отжимали суть страшного времени.

Яра воплотилась газовой смесью в парящем дирижабле. Она, как упокоенный ключник в сундуке, не способный самостоятельно выбраться и открыть ворота для остальных, получила шанс наконец-то успокоиться и поспать. Но там, что там? Там она, маленькая девочка с волосами цвета тусклой меди (чеканка империи, с возрастом соответствует цвету). Лезет на дерево, потому что у его хрупкой верхушки – сочное спелое яблоко и не одно. Часть исклевана черными грачами, но если ее аккуратно обрезать, то будет… Мысль оборвалась, случилось падение и…

«У меня что-то хрустнуло», а потом мальчики. Окружили, как прорезь света в черном облаке, не стали оплакивать. Кто-то позвал взрослых и ее увели обезболить. Затем – отдали умельцам, чтобы починить. Мальчики любовались Ярой, любили рассматривать ее платья, но никогда не трогали кожу. Ее травма стала великим огорчением.

– Значит так! – грозно сказал один из мальчишек, с густыми бровями и круглой, как арбуз, головой. – Она расстроила нашу Яру!

Объявив скорбную новость, мальчик рукой указал на развесистую яблоню. Ее листья переливались цветом на солнце, а спелые, сочные яблоки с оттенками красного цвета покачивались на ветру. Только протяни к ним руку – упадут сами.

– В сарае есть топор, – уверенным голосом произнес еще один кудрявый мальчишка.

Небольшой кучкой они двинулись к старому сараю, наспех сколоченному из разнообразных бревен. Из-за нескошенной травы казалось, что он тонет в зарослях и те вот-вот поглотят его. Бровастый паренек отворил дверь сарая и после недолгих поисков взял в руки топор, лежащий прямо у входа рядом с большим обрубком сосны.

– Вот и расплата грядет… – шепотом произнес он.

Во дворе послышались гулкие размеренные удары. Летели щепки, то и дело раздавались смешки. Через примерно двадцать минут яблоня с продолжительным треском упала.

– Надо бы сходить за корзинкой, да собрать яблоки… – послышался ребячий голос.

– Нет. Пусть гниет. Она обидела Яру, – вновь повторил приговор зачинщик расправы.

На лезвии топора отражались солнечные лучи. Отполированное тысячами ударов по древесине лезвие зайчиками бликовало, когда предводитель дворовой шайки перекладывал орудие возмездия из одной руки в другую.

Тем временем Яру привезли в больницу. В большом неуютном помещении, где нельзя была укрыться от пристальных посторонних взглядов, Яре сделали укол. Когда тело стало расслабленным, как свежее тесто, на ее лице зафиксировали неудобную маску (нужно усилие чтобы снять, но только попробуй – наверняка не обойдется без ругани). Она уснула. Перед временным забвением на операционном столе она думала о том, что глаза мокрые, а от этого могут подумать, что она струсила. Свет из-за влаги распадался на фракталы. Каждый обладал переливчатым, ярким оттенком. Их было так много, что невозможно все просчитать (нужен был покой для таких операций, но о нем только память).

***

Чернота посыпалась в бездонную пропасть металлической стружкой и разлетелась осколками блестящей слюды. Каждый из фрагментов – самостоятельное мгновение мозаики, обреченной на саморазрушение. Осколки то собирались в структуру, то вновь тонули в густой черной пене, подобной космической туманности.

«Чувствительность наращивает обороты и становится структурой запущенного волчка, конструкция видна только при высоких скоростях, во всех остальных случаях – черная проволока. Тысяча и один способ согнуть».

Когда остановка, то… Тишина, затем сдвиги и грохот, как от далеких строительных работ.

– Ты такая смешная! – послышалось через стену из черной сыпучей крошки.

Яра открыла глаза, но ничего не закончилось: ее рассматривал паренек с охапкой сухого хвороста и искренней, дружеской улыбкой. В ушах звенел молотый рокот.

– Чего лежишь-то тут? – затараторил паренек вновь звонким, жизнерадостным голосом. – Всегда так делаешь? Ты из какого сектора? – продолжил он сыпать вопросами.

– Сектора? – переспросила Яра и закашлялась, будто не произносила слов целую вечность.

Она лежала на спине, а мальчик, преисполненный игривым озорством, рассматривал ее без всяких злых умыслов. Осмотревшись по сторонам, Яра увидела, что кругом был пышный лес. После произнесенных слов ее окатил приступ головной боли, кожа лица побледнела, а в мыслях зародился ком гигантского опустошения. Слова встречного человека жгучим потоком отрезвляли ее ум. Видимо, настало время прийти в себя.

– Эй, ты как вообще? Пошли быстро в дом! – перебил озадаченный парень черное течение мыслей Яриных о будущем.

Затем, будто бы озаренный тайным знаком, новый знакомый Яры добавил:

– Расскажу тебе сказку про кругосветное путешествие...

Он протянул девушке руку и помог ей подняться на ноги. От теплых рельефных ладоней веяло спокойствием. Жесты мальчика были пронизаны изящной торжественностью. Так бывает, когда что-то строишь или тащишь камни с полей в плавильню. От шероховатых ладоней нового знакомого Яре стало щекотно и она сдержав смешок, улыбнулась. Глаза ее были запорошены пылью, поэтому ее улыбка больше походила на глубокую рану. Сделав несколько неуверенных шагов, она едва не упала, но дружелюбный незнакомец подхватил ее за руки. От него не ощущалось опасности. Вместо агрессии – ребячье озорство. Ему хотелось довериться. Поднявшись, она осмотрела сперва себя и с удивлением обнаружила, что была одета в удобную кофту и эластичные сухие штаны. Мальчишке на вид было не больше 15-ти лет.

– Тебе тяжело так идти? Ты заболела, может? Мы можем не спешить, если тебе тяжело… В дом же идем, да? – прозвучало еще более настойчиво.

В словах не было принуждения, а страх разложился. Позволив взять себя под руку, Яра неспешно двинулась по узкой тропе, поросшей сочной и густой травой с каждой стороны. Иногда она окидывала взглядом попутчика. Но от него не исходило ничего, кроме одно лишь наружного равнодушия.

Она же относилась к такому выводу подозрительно. Тревожное чувство, запрятанное глубоко внутри, истошно клокотало. Но когда они вышли из тени леса на просторную зеленую поляну, Яра задумалась о том, что просто давно не ощущала себя спокойной и уверенной в собственной целостности. Кроме этого, паренек точно не походил на того, кто мог бы пустить ей кровь. За полем вдали показались черные крыши домов. наверняка мальчик жил в этой уютной деревеньке. Вокруг всего поселка был построен невысокий забор. Издалека его можно было принять за черные силуэты жесткого кустарника, который можно встретить близ замаренных топей в дикой местности. Вблизи же он напоминал кружево, сплетенное из жестких веток артелью неизвестных умельцев.

– Мы как раз к обеду! – сказал радостный мальчик и они ускорили шаг.

«Полдень значит» подумала Яра и посмотрела на небо. Оно казалось огромным и насыщенным жизнью, но…разум одолевали предположения, что кругом творится парад оживленной фальши. Иными казались тени, а почва – чересчур сажистой. Дневной свет был неестественным, смурным и ватным. Только успокоительная дерзость паренька не позволяла бросится в бездну тревожных мыслей.

– А где… – начала Яра и вновь закашлялась.

Спазмы кашля били по вискам, в такие моменты она слышала шум альвеол и могла лишь надсадно сипеть, пытаясь объясниться в странности своего текущего положения. Попутчик остановился и всмотрелся в ее серые глаза и ладонь, которой она прикрыла алый рот. Ей показалось, что само наличие вопроса в их прогулке смутило его.

– Где солнце? – спросила она наконец, избавившись от мокроты.

– Что? – с искренним непониманием переспросил попутчик.

– Солнце где? – повторила Яра, но, встретив все то же непонимание, добавила: – Светило, звезда, источник тепла…

Поняв, о чем идет речь, собеседник Яры кивнул головой и вновь озарился улыбкой, которая гнала прочь надоедливые страшные мысли:

– У нас их четыре. Четвертое еще можно было увидеть, но сейчас оно за лесом. После приема пищи позову тебя в кузницу, с крыши можно будет увидеть. Но это если не опоздаем к трапезе… – осознав, что Яра ничего не поняла из его слов, он попытался объясниться еще раз: – То есть время до ночи еще есть, ты, главное, не переживай только. Но давай сначала на трапезу, а потом тебе все покажу!

Услышав, что тут несколько звезд, она обернулась назад. У входа в лес стелилась белесоватая рассеянная дымка. Где-то за лесом наверняка должна была зайти звезда в бледной поволоке. Но за деревьями ее не было видно.

От положения вещей в этом месте у Яры возникло еще больше вопросов, но она решила, что лучше спросит обо всем потом. Главное, что здесь не было боли, которая волнами обтесывала чувствительные участки тела и поврежденные ткани. От всего этого – только рубцы и память. Она посмотрела на свои ладони, затем задрала рукава кофты. Но кожа была чистой и целой. Ни следа от воспоминаний, от которых остались одни лишь фантомные предположения.

.

Двинувшись после небольшой остановки, совсем скоро они вошли в деревню, на пустую аллею. Вдоль нескольких улиц высилось не больше двадцати хижин, выстроенных с прихотливостью. Аккуратненькие домики заманчиво смотрели на протоптанные десятками ног глиняные тропы. Издалека крыши были похожи на тусклое оперение степных птиц. За ними виднелось и самое высокое здание, в этажа три. Ее попутчик заметил, что Яра обратила внимание на местную высотку с блестящей, будто окрашенной звездной кистью крышей. Он не смог удержаться от хвастовства, присущего всем мальчишкам:

– А это кузница! Я туда хожу каждый день и уже кой-чего даже умею!

В ответ она кивнула головой, и, пока они шли к одной из хижин, Яра пыталась разглядеть в окнах местных поселян. В спокойном, как неосознанная гибель, ощущении они вдвоем пересекли калитку одного из домов.

***

Еще издалека Яра обратила внимание, что у каждого дома, да и среди незыблемой громады полей виднелись черные пятна. Так могла выглядеть угольная россыпь, раскиданная тут и там. Подходя к калитке хижины, она обратила внимание, что это был вовсе не уголь, а что-то похожее на пруды или большие лужи. Сажевыми озерами они лежали на земле. Вблизи черная сажа напоминала слизь, которая блестела в свете дня. Яра и раньше замечала, что пахнет гарью, но списала это на то, что дома топили дровами, а поэтому дым – привычен для деревни. Но у миниатюрного озера рядом с домом пахло, как из топки паровоза. Запах никак не сочетался с цветочным ароматом весеннего поля и пугал.

Черные озера – чужаки. Из них змейками не текут ручейки. Они манили к себе, чтобы поглотить и замазать, испачкать, осквернить. Слизь наверняка быстро сохла, а отдирать ее от кожи разве что клинком ножа.

У самых дверей Яра разозлилась, потому что не могла отогнать от себя удушливое беспокойство. Нечто, как рой осколков черного стекла, вдруг пробудилось и было готово нанести сплетение из порезов, отеков и воспаленных тканей алого цвета. Ей казалось, что опасность подстерегает абсолютно везде, у каждого дерева, за каждым увалистым отрогом.

– Что это за озера? – спросила Яра у мальчишки перед тем, как они постучались в двери хижины.

Тот смотрел на родной дом и, видимо, был в предчувствие радушной встречи, но вопрос выбил его из круговорота светлых мыслей.

– Это? Озера? – Смущенно переспросил мальчишка и сперва демонстративно посмотрел на лужу темной слизи, а потом недовольно буркнул: – Сажа просто.

Сразу после своих слов он кулаком постучал в дверь. Яра успела заметить, как белокожее лицо мальчишки исказилось, а место умиротворения занял страх. Мальчик постучал в дверь еще раз, сильнее (тук-тук-тук). В ответ – тишина и холодок по спине (от такого костенеет тело). Пока они ждали ответа с той стороны, Яра всматривалась в сплетения его кудрявых, темных волос. Они блестели, как от заряда статического тока.

– Зачем ты меня об этом спросила? – раздосадованный ожиданием спросил парень.

– Прости. Я не знала. – В моменте Яра осознала, что даже не знает имени попутчика. – Как тебя зовут?

– Капитан А. – произнес он с улыбкой.

– Капитан – значит, самый главный? – усмехнулась Яра.

Парень в ответ смущенно улыбнулся и пожал плечами.

– Извини, сразу шутки дурацкие в голову лезут. Меня зовут Ярослава! Но можно проще – Яра. Запомнишь? – она улыбнулась в ответ и этим прервала череду гневных мыслей Капитана А.

Он произнес имя девушки несколько раз, чтобы запомнить.

– Яра, Яра, Яра… – пробубнел он несколько раз себе под нос. Потом хотел произнести полный вариант имени, но оно было ему незнакомым.

– Ярослава, – повторила она еще раз. – Но просто Ярой меня называй и не беспокойся, так меня все и зовут.

«Яра, Яра, Яра» шептал мальчик будто это было и не имя, а чудодейственная мантра. Капитан А. вовсе не собирался лезть к ней в дружбу, но имя притягивало и чертило в фантазии картины, противоположные мраку сажистых озер. «Яра, Яра, Яра» повторял он, чтобы не обращать внимания на удушливую сладкую гниль, окутавшую внешние стороны дома.

– Какое древнее, красивое имя… – прошептал впечатленный Капитан А. – У тебя на лице… Такое ощущение, что тебя любят солнечные лучи.

– А они поглощают солнечные лучи? – спросила Яра, имея в виду черные озера с густой как кисель жидкостью. От сгущенной до состояния жидкого геля эссенции у участка становилось жутко. Она казалось живой, незыблемой и абсолютно бесчувственной.

От вопросов про озера Капитан А. терялся.

– Слушай, я очень мало про все это знаю, – как-то робко, не скрывая своего волнения, признался Капитан А. – В доме там мои братья и не только. Старшие все, вот они тебе расскажут, ночь ведь скоро, поэтому и расскажут.

Тем временем из дома донесся легкий посвист. Дверь отворилась, из расщелины дохнуло прохладой. Перед тем, как раствориться в пространственной темноте незнакомого дома, Яра уловила запах затхлой сырости. Он исходил то ли из бревенчатой деревянной хаты, в которую его пригласил Капитан А., то ли от озера с черной жижей. Внутри было пусто, как в старом пропыленном погребе.

Окна отражали свет лучше, чем пропускали. Точно, как муляжи или полупрозрачные зеркала. Как только Яра и Капитан А. зашли в помещение дома и дверь захлопнулось, наступил момент тишины. От нее становилось тесно.

Яра ощутила, как на барабанные перепонки давит что-то тяжелое, громоздкое и незримое. Словом, то, что невозможно остановить, как грязевую лавину в тропический ливень.

– Эй! У нас гости! – крикнул Капитан А., пытаясь придать голосу нотки радости и силы.

Но Капитан А. не мог скрыть боязни от Яры. Волнение окатило его рыбацкую лодку буруном в шторм.

– Ребята! Вы где? – громко сказал Капитан А.

В ответ на его призыв послышался шорох, какой бывает, когда стая крыс стремительно бежит по сложному замкнутому лабиринту. Топот десятка маленьких ножек сливался в единый гул. Шорохом он пронесся лавиной и, должно было наверняка что-то произойти, но наступила тишина. Дом, совсем как живой и с капризным характером, умолк.

Капитан А. склонился к уху Яры. Она вздрогнула (мокрая спина, за мгновения, понадобится время для нормализации состояния).

– Мне надо познакомить тебя с семьей, – произнес Капитан А. как-то обреченно (так исполняют ненавистную обязанность перед садирующим экзаменатором).

– Хорошо… – согласилась Яра.

Она еще раз всмотрелась в черноту пространства и наконец поняла: в доме нет ничего, кроме деревянных, изъеденных насекомыми и плесенью, черных стен. Ни одного очертания предмета, привычного дому, тут никогда не было. Капитан А. взял ее за руку. Ладонь Яры, как и спина, были неприятными и скользкими от налета влаги. Кажется, тревогой было пропитано абсолютно все.

Раздался щелчок, затем послышался механический цокот. Для Капитана А. звуки были явно знакомыми, он улыбнулся:

– Нам надо спуститься по лестнице. Ты, главное, держись…

– Хорошо… – вновь ответила Яра.

Она не заметила, что на полу было небольшое квадратное возвышение. В темноте квадратный участок сливался с полом и цокот исходил явно оттуда.

Капитан А. поднял люк, скрывающий вход в лаз. Из проема показался тусклый свет и пряный запах. Мальчишка держал Яру за руку, вместе они сделали несколько шагов вперед и оказались у подножия крутой металлической лестницы. Затворив плитой вход в катакомбы, они принялись спускаться по лестнице, освещенной холодным мерцанием округлых кристаллов.

Каждый шаг по лестнице откликался глухим эхо, от которого кристаллы, будто в такт ритму, сияли то ярче, то тусклее. Яре казалось, что они спускаются в укрепленный бункер или старое, пропитанное запахом плесени, подземелье. Но спуск был недолгим: сразу за лестницей высилась тяжелая металлическая дверь. Послышались три глухих удара, затем – строптивое мешканье. Металлический замок, упрятанный в конструкции двери, лязгнул, ржавые от влаги завесы заскрипели. Капитана А. и Яру обдало волной теплого воздуха, пропитанного ароматом пряностей.

Капитан А. двумя руками уперся в дверь и, притворив ее настолько, что можно было пролезть, жестом указал Яре следовать за ним. Переступив порог, они вдвоем оказались в помещении, со всех сторон обшитых деревом. Из-за того, что и потолок, и стены, и пол были сложены из лакированных деревянных брусьев, комната напоминала каюту архаичного парусника. В ней, как тень, передвигалось сгорбленное существо. Из-за тусклого света, исходящего из расщелин от все тех же кристаллов, его нельзя было детально рассмотреть. Но очевидно, что это был человек.

– Здравствуй, Шва, мой любимый брат, – произнес Капитан А. и улыбнулся. – Со мной вместе Яра, нашел ее, когда возвращался с причастия по алмазной тропе. На закате четвертой звезды.

– Капитан А. – Ответил Шва сиплым голосом хронически простуженного человека. – С тобой беглянка, да? Она пахнет беглянкой.

Шва принюхивался и издавал звук, какой можно услышать когда из баллонов выпускают сжатый воздух. Его нос был переломан в нескольких местах, а широкие ноздри напоминали грязевые траншеи. Он постоянно хлопал ресницами, а поэтому невозможно было рассмотреть цвет его глаз. От его пристального внимания Яре стало не по себе, на мгновение ей показалось, что если он сейчас не прекратит, то ее стошнит прямо ему под ноги, на его уродливые, будто бы вырубленные из гнилого дерева ступни. Она подошла к сгорбленному Шва и протянула ему ладонь.

– Никогда не видел такой гладкой кожи… – Шва гладил ладонь Ярославы и всматривался в каждую складку, ища в сплетении линий симметрию, понятную только ему одному.

Яра крепко сжала кисть Шва. Двупалая, она была похожа на ссохшуюся конечность мертвой ведьмы, невесть зачем воскрешенной из склепа в потустороннем мире. Конечности Шва были обтянуты грубой как наждачная бумагой кожей. Он улыбнулся, обнажив зубы, которые походили на осколки вулканического стекла. Таким же было и его лицо, будто опаленное в жерле вулкана. Уродливые ногти напоминали вороньи клювы.

– Что с тобой случилось? – произнесла Яра, всматриваясь в его добрые глаза, полные обреченности. Она выдавила из себя каждое слово и не могла отделаться от удушающего чувства вины, что ее бесконечные вопросы нарушали покой и умиротворенный ритм этого гиблого места.

Вглядываясь в лицо, кажется, человека (порезы, пемза, а не кожа), она ощущала, как в струилось в нем воля к жизни. Но глаза, наполненные углями потушенного пламени (извлеченный пожар, взращенный на талых минеральных породах), в бессловесной мгле жалели ее. Не в силах долго всматриваться в лицо Шва, она обернулась к Капитану А.:

– У нас есть немного времени?

– Ну, закат совсем скоро. – начал неуверенно Капитан А. – Что ты хочешь сделать?

– Нарисовать портрет твоего брата.

Не дожидаясь, что скажет Капитан А., Ярослава подошла к добротно сколоченной табуретке и, пододвинув ее поближе к новому знакомому, уселась, чтобы пристально разглядеть каждую складку на его утомленном лице

Капитан А. тем временем подошел к угловому ящику, который служил письменным столом и достал откуда-то из-под него тонкий наполированный лист из дерева. Там же, в кубке из древесной коры, лежали угольки.

Взяв один из угольков аккуратно двумя пальцами, Яра принялась рисовать. Но всякий раз, когда она хотела изобразить черты лица, черным углем на дощечке выводились одни лишь бесформенные кляксы (как озера из черной, как этот уголь, концентрированной слизи). Разломав от досады один уголек, она взяла другой огарок, но все повторилась: едва она пыталась одушевить овал, как рука начинала произвольно выводить угловатые структуры, похожие на смятые созвездия.

– У тебя не получится этого сделать… – обреченно произнес Шва

Вместо ответа Яра сосредоточенно смотрела на него. Тщета от невозможности совершить задуманное злила ее, в то время как Капитан А. умильно посматривал то на нее, то на Шва. Он радовался просто от того, что подозрительный Шва и вспыльчивая Яра кажется поладили. Затем Шва, кряхтя, отвернулся и, подойдя к ящику, забитому всяким хламом, принялся за поиски. Сгорбившись еще больше и все еще стоя к ней спиной, он спросил:

– Ты помнишь мое лицо?

Вопрос ударом первобытной дубины вошел в ее сознание и черными, как волокна плавленой черной пластмассы, опутал мысли (намерения и обстоятельства). Отодвинув табурет в сторону, Яра уселась на пол не думая о том, что испачкается. От тусклого свечения кристаллов, запрятанных глубоко в щели, ей показалось, что тени в этом месте иногда оживают и просачиваются сквозь ее тело куда-то далеко, намного дальше границ осязаемого.

От череды гневных и отчаянных мыслей у Яры закружилась голова. Едва удержавшись на ногах, она почувствовала, как желудок сжимается и вот-вот его содержимое выплеснется наружу. Ее стошнило черной, едкой смесью, похожей на пожнивные остатки, выпачканные в грязи.

– Плавленый чернозем в ее теле. Вся из него состоит. – Сказал Шва, пристально разглядывая то восковую кожу на лице Яры, то комки черной грязи, от которых избавился ее желудок.

От волнения Шва кругами ходил по помещению, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Уложи ты ее на кровать уже, ей же плохо, – попросил Шва Капитана А., пока тот предостерегал Яру от падения, крепка держа ее за плечи.

Вняв просьбе старшего брата, Капитан А. мелкими шажками, держа Яру, подошел к кровати и аккуратно уложил ее на спину. Шва укоризненно ворчал, разобрать его слова было невозможно. Замерев в один момент, он вновь обратился к Ярославе:

– Ты помнишь мое лицо, помнишь, да? – пролепетал Шва и принялся ходить туда-сюда с озабоченным лицом.

Когда он передвигался по катакомбам, его слышали все. Все из-за того, что кости ног давным-давно были сломаны и напоминали обтянутые кожей металлические трубы, погнутые и разбитые в абсолютном холоде. Он продолжил жить и таким, но сделался покорным. От чувств глаза его блестели и переливались, как северное сияние.

– Да не помнит она лицо! Не помнит, понимаешь, никто не помнит твоего лица, ни я, ни Мачеха, никто вообще! – криком, больше похожим на противный визг напуганного животного, ответил Капитан А. – Что делать-то теперь лучше скажи!

Шва замер на месте. Выждав несколько секунд тишины, он посмотрел на Яру и, будто приняв тайное соглашение, произнес:

– Надо отнести ее в семью. Скоро ночь. Нельзя, чтобы она спала без просыпу, когда зайдет четвертая звезда.

Приникнув к подушке, Яра не видела, как Шва и Капитан А. обсуждали, что им предпринять. Идеи, как искры, гасли в фантазиях, обрекая обоих на отвратительное бессилие.

– Мне надо в кузницу, хочу взять кое-что перед заходом звезды, – поглядывая на Яру, Капитан А. корил себя за то, что будет вынужден оставить ее. – Но я быстро. Можно воспользуюсь твоим лазом?

Шва в ответ утвердительно кивнул головой. Капитан А. сказал «я быстро» и, не теряя времени, отодвинул стол. За столом от посторонних глаз был скрыт вход в тоннель, ведущий в подвал кузницы.

Оставшись наедине со старшим братом Капитана А., Ярослава выгнулась, как от удара ногой в живот и так широко открыла глаза, что Шва серьезно испугался, что сейчас они укатятся и затаятся в уголках помещения. Его щеки, похожие на обваленные куски мяса, тряслись, как застывший на дне кастрюли желатин после варки бульона. Он хотел прикоснуться к ее лбу и протянул изуродованную руку, как внезапно рот Ярославы почернел. Тонкими ручейками по щекам заструилась черная как гудрон взвесь, похожая на нефтяной кисель. Шва мигом отпрянул от дрожащей Яры и смотрел, как капли падают на доски и затекают в щели, гася световые кристаллы. В углу кровати, там, где лежала ее голова, образовалась черная, поглощающая свет, лужа.

«Что стоишь, что стоишь, что стоишь...» нервно бубнел Шва себе под нос. Он озирался вокруг на незримые фантомы, ковылял то к одному углу, то ко второму. Затем, подойдя вплотную к лежащей Яре, кончиком пальца прикоснулся к черной луже и вскрикнул, как от ожога или удара. Чем больше он думал о том, как разрешить ситуацию, тем безотраднее ему виделась картина происходящего.

Яру трясло. Ругая себя, Шва повышал голос, давился и долго кашлял. Чтобы хоть как-то привести дыхание в норму, он поднял две руки вверх. Под рукавами его истертого кафтана обнажились две руки. Обе кривые, как ветви дерева, выросшего в скудной местности, непригодной для выживания. Сращенные после многочисленных переломов, своим видом они огаживали душу и пресекали всякие мысли о светлом будущем. Можно было представить, что их скривило время. Или же бесчувственный истязатель протянул сквозь погнутые, как алюминиевая проволока, прутья.

Шва замер и стало тихо. Яра дышала размеренно и спокойно. Черная рвота просачивалась в щели, насыщая атмосферу комнаты удушливым тлетворным запахом разложения. Из черной дыры под столом показался черноволосый Капитан А. Он спешил вернуться, а поэтому кудри его были припорошены пылью, а лицо вспотело и стало похожим на восковую маску.

Стоя по пояс в тоннеле, Капитан А. в оцепенении смотрел то на Шва, то на Ярославу, то на черное пятно грязи на кровати и под ней.

– Сажа не липнет к ней. Ты видишь? – Шва говорил тихо, чтобы не разбудить спящую гостью.

– Ее надо отнести в семью, – настоятельно ответил Капитан А, проигнорировав вопрос брата. – Ты же, ты… Сам говорил, что остерегаться надо черных луж.

Хромая, утомленный Шва подошел к кровати, сколоченной из старых досок, и скинул синее грубое покрывало с тела спящей Яры.

– Сперва мне нужно рассказать ей сказку, – тоном, не подразумевающим споры, сказал Шва. – Про любопытного бобра.

Капитан А. расстелил одеяло на полу. С опаской поглядывая на пятно сажи, он уселся на пол, чтобы тоже послушать сказку. Шва прокашлялся и театральным, намеренно вычурным голосом начал свой рассказ:

– В норе у алмазной тропы жил-был говорящий Бобер. Решил он однажды жениться. Отправился свататься к Принцессе, да так разволновался, что на пороге отчего дома попросился в уборную. Зашел Бобер в уборную, посмотрел на потолок. А там звезд нету, только петля висит. «Какая хорошая петля!» – сказал Бобер. И повесился.

Тем временем Капитан А. переложил Яру со спины на бок.

– Ну, я понес? – будто бы ища одобрения своих действий, спросил он напоследок у Шва.

Тот в ответ молча кивнул головой и уселся на край кровати.

– Очень хочу спать, – сказал Шва, ерзая по кровати. Сбитые доски скрипели пронзительным, капризным писком.

Капитан А. тем временем завернул Яру в одеяло и взвалил на плечо платяной кокон. Пошатываясь в разные стороны, медленно побрел к винтовой лестнице, ведущей на поверхность.

Перед закатом вся семья собиралась в доме Мачехи. Для Капитана А. это было волнительным событием: он никогда не был дома у Мачехи. Шва же бывал там несколько раз (пережив несколько ночей).

***

Яра очнулась на чем-то мягком, приятном, поглощающем и теплом. В сладкой дреме место, где находилось ее ложе, казалось спокойным и безопасным. Но прокрадывалось мнимое подозрение, что прямо сейчас на нее смотрят тысячи пар глаз, растерянных и враждебных, чужих и напуганных. От неожиданности она вскрикнула.

Перед ней, закутанные в разноцветную ветошь, стояли молчаливые люди. Человек пять, или семь, а может и больше. Их всех роднили изуродованные неестественно тела, вымазанные в чем-то черном и едком (оно собирало свет, прятало его для переработки и наводило тоску). Кто-то из них, задрав голову, сидел на полу, потому что не мог удержать равновесие из-за перебитых коленей. Все они смотрели на Яру злобными и холодными взглядами. Из-за черных, как трупные пролежни, сажевых пятен, было трудно отличить их друга от друга. Исключением был Капитан А., которого она узнала сразу, по глазам. И еще один совсем юный мальчишка, который даже выглядел неугомонным.

Лицо Капитана А. тоже было вымазано черным. Он, как горняк в расщелине угольной шахты, натужно улыбался. Уловив взгляд Яры, Капитан А. не произнес ни слова. Потрепав по русой голове вертлявого младшего брата, он намеренно отводил взгляд.

Придя в себя после тяжелого и спонтанного сна, она попыталась встать, но тело ее было привязано к кровати кожаными ремнями.

– К тебе не липнет сажа. Кто ты? – произнесла сутулая женщина с седыми редкими волосами и выцветшими голубыми глазами.

Из-за отсутствия зубов сказанные слова больше походили на злое, змеиное шипение с едким свистом. Из-за просторной черной мантии были непонятны очертания ее тела. Но казалось, что она вся ее структура создана для того, чтобы поглощать свет. Даже рот был похож на черную бездну, из которой могли вылетать разве что проклятия. Она не могла простоять на месте и секунду. Как колдовская плясовница охаживала каждого, кто присутствовал в зале. Стены и углы помещения были увешаны кристаллами, от чего по ним гуляли тени. Как повивальная бабка, она заискивающе ходила между телами родственников и заглядывала им в глаза. Когда те отворачивались, не в силах выдержать ее взгляда, она, осердившись фыркала, как простуженная лошадь.

– Она… – попытался ответить за нее Капитан А., но Мачеха грубо перебила его.

– Замолчи быстро! – рявкнула она.

В такт ее словам черные пятна на теле засияли светом, от которого хотелось укрыться. Но из помещения было некуда бежать.

Капитан А. покорно опустил голову и уставился в пол, крепче прижав к себе единственного ребенка. Наступила тишина, в которой отчетливо слышно было сиплое дыхание присутствующих.

– К тебе не липнет сажа, ты понимаешь, что они с нами теперь сделают? Ты понимаешь, что наступит ночь, они придут. Но… – теперь уже саму Мачеху перебили.

– Да мне плевать! – со злобой крикнула Яра и так резко дернулась, что деревянная кровать, к которой ее привязали, сдвинулась с места под звонкий треск сухих досок.

Все отпрянули назад, а во властную натуру Мачехи проникло что-то, подобное жалости и обреченности на позорное поражение. Присутствующие не так часто видели ее, и уж тем более совсем редко домовничали на ее территории. От предчувствия, что родственники увидят ее в испуге, Мачеха в небрежной манере осмотрела Яру со всех сторон. Чтобы пресечь раздражение, она первой решила пойти на примирение:

– Это я привязала тебя, ведь ты не из нашего сектора, а дети не знают, из какого. Мало ли, каким ветром тебя занесло, ты и нас пойми тоже… – она хотела сказать что-то еще, но пустые фразы замерли у нее на устах.

Воспользовавшись моментом, Яра вновь заговорила:

– Я не знаю, что тут делаю, как сюда попала. И вы, в этом всем черном, вы... – продолжила она эмоциональную тираду. – Вы не имеете права меня тут держать связанной. Быстро, сейчас же отвяжите меня! – чуть ли не крикнула она, от чего присутствующие стали переглядываться между собой и пугливо сжались.

– Здесь не принято кричать… – более спокойным тоном произнесла Мачеха. – Капитан А., отвяжи ее и отведи на перекличку. Пускай поищет своих.

От доверенного задания Капитан А. аж подпрыгнул и уже через минуту ремни были расстегнуты, а Яра массировала затекшие голени. Когда она уселась на кровать, к ней подбежал самый младший из семьи. Весь в саже, он с интересом разглядывал Яру, но не решался прикоснуться к ней.

– Как тебя зовут? – обратилась Яра к ребенку.

За него ответил Капитан А.:

– Генерал Бесенок, он только родился и еще не умеет говорить.

Поняв, что говорят о нем, Генерал Бесенок звонок рассмеялся и спрятался за спину Капитана А. Тот, как мог, пытался успокоить Яру:

– Все будет хорошо, мы пойдем на перекличку и там найдешь своих.

Мачеха, которая внимательно следила за разговором, обернулась на разглядывающих сцену родственников и прикрикнула:

– А вы разойдитесь!

Вместе с эхом послышался топот десятка ног. Последней развалистой походкой вышла Мачеха. Перед тем, как исчезнуть за дверью, она вновь посмотрела на Яру:

– Если не найдешь своих, то возвращайся в дом. Отправишься в очаг вместе с нами, мы не такие уж и злые, как ты можешь подумать.

Яра восприняла эти слова с недоверием. Лица, вымазанные сажей, не порождали светлых мыслей, а эта женщина почему-то вызывала злость. И потому, что привязала ее ремнями к кровати, и потому, что все в семье ее боялись. Ее дружелюбие отдавало искусственностью, голос звучал по-прежнему безотчетно. Все остальные обращались к ней смутным ропотом, но она намеренно не замечала тех, кто что-то от нее сейчас хотел. Ее интересовала только Яра.

– С переклички вернетесь, закат встретим вместе. Да, Капиташка? – отпрянув от Яры, Капитан А. подбежал к Мачехе и крепко обнял ее.

Генерал Бесенок побежал вслед за братом. За спиной Мачехи широко растопырив ноги и дрожа всем телом стоял Шва и руками что-то пытался объяснить Яре. Мачеха, ощутив у себя за спиной что-то неладное, резко обернулась. Яра успела заметить, как бледный и истощенный Шва испугался и с печальным видом ушел прочь.

– Остальные тоже идут на перекличку перед ночью? – спросила Яра у Мачехи.

– Нет, – ответила Мачеха ожадневшим от слова «ночь» голосом. – Они уже видели ночи. А Капитан А. и, видимо ты, еще не видели. Прекрасное событие!

Яра не стала ничего говорить в ответ. Кивнув на прощание головой, Мачеха отвернулась, вязала за руку чумазого Генерала Бесенка и побрела куда-то прочь.

В ледяном, как фатальная гибель, предчувствии, Яра наконец поднялась на ноги и, слегка покачиваясь, принялась осматривать помещение, в которое ее принесли. Вокруг были все те же темные бревенчатые стены, с расщелинами, из которых сочилась разноцветная плазма. От этого тут наверняка никогда не наступала абсолютная темнота.

– На перекличку тоже под землю спускаться будем? – прислонившись к стенке ухом, Яра будто бы хотела проверить, издает ли кристалл звук, но ничего подобного от светящихся линий не исходило.

– Ты точно пришлая. Под землей живут пережившие ночь, это большая тайна. Наступит ночь, мы все уснем и отправимся в мир испытаний. Перед этим – черное омовение сажей, таков ритуал. Но… – смутился Капитан А. к тебе она не липнет, отторгается и растекается, уходит в щели на недостижимые глубины.

Когда Яра услышала упоминание сажи от Мачехи, то вновь вспомнила про слизистые озера, принесенные в эту местность, наверное, ледником из черных ледяных глыб. Или же они были налиты неизвестным для назидания всем. Каждый из них, даже Капитан А., был измазан в этом веществе с резким, отвратительным запахом (смешалось ядовитое гниение и щелочная смерть).

– Это дом Мачехи, пойдем наверное отсюда, – попросил Капитан А. Ярославу и взял ее за руку. – Скоро закат и нам бы успеть все сделать. Впрочем, времени много и так принято, просто волнуюсь, у меня это в первый раз, хочу успеть уснуть, да и интересно все это.

Черная липучая жидкость, размазанная по лицу Капитана А., делала его жалким и уродливым. Даже его кудри на фоне сажи выглядели блеклыми и мертвенными (париком на голове у палой жертвы).

Яра могла только догадываться, от чего так переживал Капитан А., не знала о причинах страха Капитана А., поэтому настойчиво взяла его за руку и шепнула «пойдем». Из-за черного, маслянистого лица, белки его глаз казались белее дневного света в погожий день, но таящийся страх, как гроза, вот-вот мог превратиться в громкое отчаяние.

– Я не боюсь! – чуть прикрикнула Яра, но обращаясь скорее к себе, чем к своему спутнику. – И ты не бойся. А теперь веди меня в лес, как сказала Мачеха.

Капитан А., искоса глянул на кровать в углу комнаты, на которую он совсем еще недавно принес бездыханную Яру. Над ложем зияла черная дыра, как от вентиляционной шахты или потайного лаза. Наверняка ночью из нее сквозило и если как следует не укрыться, то можно было простыть. Или, в случае тревоги, сбежать в кузницу.

– Отсюда тоже можно попасть в кузницу? – нахмурившись и щурясь, спросила Яра

– Я не знаю, плохо знаю лазы, но хорошо – тропы! – неуклюже оправдывался Капитан А.

На выходе из дома Мачехи, залитым лиловым свечением, Яра обратила внимание на неестественно красный цвет неба и полное отсутствие облаков. Только сейчас, покидая очередную пустую хижину, она впервые задумалась о том, что до сих пор не увидела звезды, но ощущала присутствие источника света в этом месте.

– Скоро закат. Но мы все успеем сделать! Послушай, – начал робко Капитан А. – У меня есть для тебя подарок!

У дома Мачехи он скинул с плеч холщовую сумку и достал из нее сверток, пропитанный маслом. Едва он начал разворачивать его, как Яра заметила блики, как будто упрятанное изделие собирало лучи света и в произвольном порядке запускало резвиться солнечные зайчики.

Когда подарок был избавлен от оболочки из ветоши, Яра увидела, что это был металлический клинок с блестящим и отполированным лезвием.

– Это Подарок Ночи. Так его назвал. Я ведь… Я кузнечному делу учился! – горделиво и одновременно стесняясь своей прыти произнес Капитан А.

Яра провела пальцем по лезвию клинка, но Капитан А. опередил ее с ответом на вопрос:

– Он не опасен. Не заточен. Обещал подарить его Генералу Бесенку. Но пусть будет лучше у тебя. Мачеха разозлиться, если… Если подарю тут кому-то оружие. Мы мирные люди, ни с кем не воюем. Учили нас так, что воевать ни с кем нельзя… – Каждое слово с трудом давалось Капитану А. Пунцовый налет, окрасившией его трясущиеся от каждого слова щеки, был тому подтверждением.

Она не видела его стеснения, потому что рассматривала в металлическом отражении себя (белая, как подушка, кожа; запыленные глаза, синячки и хмурый лоб, за которым скрывалось полное понимание несчастья).

– Не будем терять времени! – коротко ответила Яра и, не сводя глаз с кинжала, быстрым шагом пошла по тропе, ведущей в темный хвойный лес.

Остановившись, она обернулась к Капитану А. и поцеловала его в губы. От неожиданности такого действа он опешил и замер.

– Он такой легкий. А ты невероятно талантливый! – Яра усмехнулась, а Капитан А. подумал, что она знает о деревне намного больше, чем он сам. И даже больше, чем вся его семья, объединенная беспокойством взглядов и невербальными тайнами.

***

В красном свечении закатного неба черные дома были подобны обугленным огаркам, в хаотичном порядке раскиданным по местности. Быстрым шагом Капитан А. и Яра двигались к лесу, от которого веяло тайной и прохладной. Ведущая в чащу алмазная тропа наливалась блеском. Яра подумала, что неизвестный колдун раскидал вдоль дороги незаметные глазу грибные споры и, ориентируясь по ним, они бредут на встречу у очага. Там их ждала таинственная перекличка. Яра всматривалась в темные стволы деревьев, которые были все ближе, с надеждой понять, что тут должно произойти и почему все так жду грядущую ночь.

– Капитан А… – обратилась Яра к своему попутчику, не сбавляя темпа. – Ты сказал, что вся местность тут разделена на сектора. Что это значит?

Капитан А. старался идти таким же быстрым шагом, как и Яра, а поэтому речь его была сбивчивой, его легким не хватало воздуха. Он дышал глубоко, как в морозной мгле. За их спинами полыхало закатное зарево, а под ногами все ярче искрила алмазная тропа.

– Долго длится день в секторе Альфа, в секторе Ц всегда ночь, туда заходить страшно. И есть другие, у каждого свое пламя. Перед ночью, которая длится мгновение, мы трудимся весь день. Родился я утром, а первая ночь у меня, только сейчас…

От удивления услышанным, Яра остановилась:

– Подожди. Стой. Так значит… – перед тем, как озвучить свою догадку, она набрала в легкие побольше воздуха. – Получается, что ты родился утром, а первая ночь только будет? И вы все перед ночью, ну как и ты, как и остальные. Вы все вымазаны черной этой краской?

– Не краской, а… Сажей! Сажа, мы ее тут все называем, сажа. – прошептал он в ответ и довольный закивал головой.

– То есть я правильно понимаю, что Шва, и остальные… – подбирая нужное слово, Яра на несколько секунд примолкла. – Остальные твои братья и сестры, переломанные, потому что они старше и уже видели ночь?

Капитан А. утвердительно кивнул головой.

От веера страшных мыслей Яре поплохело, она уселась на землю, у края тропы. Вокруг нее крутились и вращались крошечные разноцветные блестки. Молча посмотрев на лицо Капитана А., она вновь уставилась на небо в поисках источника света. Но ничего похожего на звезды по-прежнему не просматривалось.

Яра хотела продолжить расспросы, но из темноты леса раздался далекий крик, сопровождаемый гулким эхом «Сектор Фа». В ответ радостный Капитан А. что есть мочи закричал «Сектор Альфа!». Затем он присел рядом с Ярой и с улыбкой, озарившей его вымазанное черным цветом лицо, произнес:

– В лесу полно других наших! И у многих как у меня, первая ночь сегодня! – но Яра не разделяла его радостного предвосхищения.

Со всех сторон звучали голоса. Она отчаянно мигала глазами и поворачивалась на источник звука.

«Сектор Ив», «Сектор Полюс Два», «Один Цэ два Л».

Звуки в этой местности, как змеи, окутывали и пьянили. Капитан А., забывший про все на свете, орал вместе со всеми. Яре казалось, что он не видит ее и вообще никого, что на зов, подобный лавине, они забредают, чтобы встретиться…

Яру стошнило. Как от удара чем-то тяжелым, заболел живот, а на ногах и руках зудили давно залеченные синяки и назидательные порезы. Заболели кости, спину жгло, как от намеренно пролитого кипятка. Капитан А., стоя по центру алмазной тропы, орал и не видел, что Яра больше сама идти не может.

«Сектор Б.» – слышалось эхом откуда-то издали. Еще до того, как звук рассеивался, голос с другого конца отвечал «Сектор 23, прием!» и дальше голоса уходили по цепочке. Невозможно было разобрать, сколько всего деревушек собралось на перекличку. Какие-то из названий повторялись, иные же звучали впервые и затихали.

Капитан А. наконец заметил, что Яру опять тошнит черной слизью.

– Потом они все разлетятся и затихнут, – тараторил Капитан А., все еще надеясь, что ей станет легче и они могут пойти дальше, к большому костру родного сектора, где собирались старожилы поселка, да и все новенькие, кто еще не видел темноты грядущей ночи. – Яра, ну пойдем же к костру, пожалуйста! Нельзя после переклички опоздать, это самое страшное! Мачеха будет злиться… Ох как разозлится!

Яру трясло, на лбу от клятвопреступных мыслей образовалась испарина. В лиловом закате ее лицо серебрилось, как собачья шерсть в лунном свечении. Глаза же наоборот, стали сухими и обреченными. Она понимала, что не сможет встать, и Капитан А. улавливал ее слабость. Он смотрел то на тропу, то на нее, и был в нерешительности. С одной стороны, Мачеха, которая требовала инициации у костра. Но с другой… Эта девочка, из другого сектора, которая даже кричать не могла.

Он посмотрел на небо, которое тускнело с каждой минутой, потом на Яру. Она по-прежнему была в лихорадке и не осознавала, что вокруг происходит.

– Да что тут поделать! – отчаялся Капитан А. и скинул с себя кусок грубой ткани, в которую заворачивался.

Он перенес тело Яры на ткань, и принялся тащить ее обвитое сумеречной поволокой тело по тропе. Они шли по знакомому лесу, где пространство было захвачено сплошной непробиваемой чернотой. В просонках Яру то и дело подбрасывало и она, царапая пальцы о земляной покров алмазной тропы, пыталась уползти в лес. Но Капитан А., останавливаясь, молил ее, чтобы она еще немного потерпела, потому что очень близко очаг, где все только их и ждут.

Она пыталась сказать ему, что к очагу идти не надо и там ничего, кроме погибели. Но болевые вспышки лишали дара речи. Им невозможно было сопротивляться. Как разорванные шаровые молнии, они то превращались в агрессивные плазменные точки, то раскатывались в ней красным веществом.

– Стой! – прохрипела она, задыхаясь от каждой произнесенной буквы, словно в легкие впивались тонкие длинные иглы.

Но Капитан А. что есть силы тянул ее по одному ему известному маршруту. Яра как могла, пыталась остановить его. Она была уверена, что близится большое зло и к месту, где будут братья Капитана А., идти никак нельзя.

Жителям деревни строго запрещалось сходить с троп. Капитан А. подбегал то к окраине алмазной тропы, то прыгал в исступлении над Ярой надеясь, что по волшебному велению она встанет на ноги и пойдет сама. Но она сейчас уворачивалась от мрачных вспышек самых стыдных поступков из сотни своих жизней. О нее, как о камень, разбивались десятки зеркал с отражением того, кем она никогда больше не будет. Потом, облагороженные тенью ее лица, летели тупые клинки. Камни искрили, сухой покров из вырванных кутикул тлел и наполнял атмосферу непригодной для дыхания газовой смесью.

«Надо собраться из всего, что есть, собраться в себя».

Капитан А, осознавая невозможность докричаться до Яры, окончательно принял решение не тянуть ее к очагу. Закинув ее на плечо, он, закрыв глаза и, сильно стиснув зубы от свалившейся на него ответственности, сошел с тропы и под звонкий треск сухих веток пробирался в глубь чащи прочь от манящего зова голосов его друзей и соседей. С каждым шагом прочь сплетенье криков угасало, как пламя свечи в ветреную погоду.

Чтобы не споткнуться и не упасть вместе с Ярой на руках, Капитан А. продвигался вглубь леса маленькими шагами. Весь в сомнениях и боязни, накатывающей приступами, он то бредил, то шел вперед, крепко зажмурившись. Подстрекаемый чувством вины перед семьей, он хотел отойти как можно дальше от алмазной тропы и постоянно прокручивал в голове одну за одной теории. Но ни одна из придумок о его пропаже не выглядела ладной и стройной. Измученный душевными терзаниями и утомленной ношей, он наткнулся на большой черный холм, напоминавший разоренный и поросший мхом курган. У такого можно было укрыться, как в засаде. Вблизи холм напоминал вросший в землю панцирь гигантской улитки и опрокинутый на бок гигантский пчелиный улей с черным зияющим отверстием. Капитан А. подумал, что здесь он и дождется, когда Яре полегчает.

Пока Капитан А. продвигался по неизведанным территориям, Яра блуждала в расщелинах среди глубоких, как кратеры, долин. В воде из минеральных смесей и среди грубых песков, она выхолаживала гремучую смесь из начертанных ей знамений. Крепко сжимая подарок ночи в ладони, бежала по лабиринтам на свет. Злая старуха Мачеха наслала в эту местность скорую ночь. Испятнанная и бледная, она осыпала тропы ядом, а потом замешивала дорожную пыль в черную, липучую грязь. Подарок ночи скоблит лицо, белое, как сахар. А она, как каурое чудовище с сотней рук, мажет щеки и лоб новым раствором. Зубами с оттенком медового налета, она вгрызалась в плечи Яры и оставляла красные следы.

Не представляя, чем себя занять, Капитан А. наломал сухого хвороста и разжег небольшой костерок. Семья не дождется его у большого лесного очага, но кажется, надо подождать, пока Яра придет в себя.

– Только бы успеть до ночи… – вслух убеждал себя Капитан А., что еще успеет к родным и они, как младшего, простят его.

У костра, отдающего приятным теплом, он рассматривал лицо Ярославы, ее снежную шею и алые, как болотные ягоды, губы. С открытыми глазами она лежала на спине, неспособная освободиться от потусторонней пурги, затягивающей ее суть в плен пустоты. В мгновения борьбы, белки ее глаз вращались так, словно сопровождали мириады невидимых частиц, неспособных сложиться в единую, целостную картину. Глядя на ее тихую пустынную улыбку, Капитан А. был уверен, что она все ощущает и понимает. Даже несмотря на то, что находится очень далеко, совсем не здесь. И отнюдь не в своем родном мире.

Темнело. Капитан А. расчистил землю вокруг костра, убрав ветки и мох. Затем он прилег рядом с Ярой и обнял ее. Уткнувшись носом в шею девушки, он почувствовал сладкий запах, от которого становилось тепло и спокойно. Ее тело все еще подкидывала лихорадка, а беспокойная заботливость Капитана А. никак не могла упредить грядущей слезной истомы от однозначного плохого исхода всей этой затеи.

Яра закрыла глаза и успокоилась, как только Капитан А. улегся рядом. Вот-вот должно было потемнеть. Пламя костра, подобно солнечному протуберанцу, метаморфировало и набиралось яркости, в то время как в лесу становилось холоднее с каждой минутой.

Где-то там, позади, остались визги и вой поселян. Наверное, они все сейчас у костра, встречают ночь и погружаются во что-то новое, неизведанное. То, к чему их готовили, через что надо было пройти и вступить обновленным в следующий день. Как раз на небе появятся звездные светила, без которых так скучала Ярослава.

***

Яра проснулась от того, что Капитан А. сидел и плакал. Жилки на его черных от сажи висках казались прозрачными. Наверняка он думал, что она спит и не видит его слёз. Но сейчас ей было точно не до него: после страшных мытарств она пыталась справиться с мышечной болью. Ноги и руки не слушались, как после долгого отсутствия души в теле. Из-за холода нос забился слизью, в горле пересохло, а на язык будто налип колтун.

– У тебя есть воды немного? – прохрипела Яра и закашлялась.

От каждого сказанного слова становилось невыносимо больно, как от порезов и разлитого на оголенную кожу кипятка. Вспотевшее лицо и впалые виски нуждались в омовении. Проверив, на месте ли подарок ночи, спрятанный за пояс, Яра тоже расплакалась. Капитан А., ошеломленный ее внезапным пробуждением, достал из сумки кожаную флягу с холодной колодезной водой. Сперва он облил ей губы Яры, затем, аккуратно придерживая, помог ей сделать первых несколько глотков. Умыв ей лицо, он долго всматривался в ее кожу, на которую словно высыпали муку. Сделав несколько глотков воды, Ярослава по-звериному пискнула и попыталась усесться у догорающего костра.

Промочив и прополоскав горло, Яра выплюнула воду на тлеющие угли. Послышалось свирепое шипение. Дыша глубоко, как после подводного плавания, она принялась жадно пить из фляги. В клубах густого, как квасная пена, пара, черты ее лица приняли агрессивную, первобытную форму.

– Где ты была? – спросил Капитан А., утирая рукавом слезы с лица.

Но Яра не ответила ему, продолжая делать маленькие глотки и плеваться в костер. Лес шумел, во мраке ночи шум деревьев звучал пугающим и напоминал разговоры на древнем, архаичном языке, состоящем из злости. Все вокруг ей показалось не настоящим, бумажным, бутафорским и без запахов. Она посмотрела на Капитана А. и тот впервые испугалася, моментально отпрянув. Зажав в руке сумку со снедью, он хотел что-то спросить еще, но Ярослава опередила его:

– Что тут было?

– Мы шли к семейному очагу, как завещала Мачеха. Там должны были узнать, кто ты. Но потом тебе стало плохо, ты провалилась… И на очаг мы не успели, я совершил страшный проступок… – Капитан А. несколько раз всхлипнул от досады за содеянное. – Сошел с тропы, наступила ночь. Теперь нельзя возвращаться. Потому что ночь, должны были все спать у очага… Так принято, понимаешь...

– Кому должны, почему спать? – перебила его Яра и, не успев сказать еще что-то, уперлась взглядом в конструкцию, которую в темноте ночи приняла за холм. – А это что такое?

Капитан А. обернулся и, растерянно посмотрев на Яру, пожал плечами. Она же поднялась на ноги и отряхнулась от земли, налипшей на одежду. Холодным взглядом она сперва осмотрела холм и сделала несколько кругов вокруг него, то и дело покачиваясь от непривычки.

В один момент Яра остановилась и с силой ударила ногой в конструкцию. Послышался скрип и хруст, а на месте удара теперь зияла дыра. Из нее пахнуло смрадом разложения и гнилью. Пробоина так и манила заглянуть в ее нутро. Яра смотрела на нее в упор и с явной враждой. Отпрянув, как перед глубоким нырком, она с головой заглянула туда, но через мгновение уже смотрела на костер. Подойдя к костру, она взяла в руку горящую ветку. Просунув во внутреннее пространство сперва ветку, она осмотрелась внутри. Капитан А. подошел к ней и тоже попытался заглянуть внутрь, но одного тонкого горячего прутика было явно недостаточно, чтобы рассмотреть детали.

– Яра, что там? – Капитан А. виновато вздохнул.

В ответ Яра повернулась к нему и в безмолвии приложила палец к губам. Капитан А. кивнул головой. Яра же по пояс юркнула в дыру и оттуда послышался грохот железяк, громкий шорох и неприятное, пугающее дребезжание. Чтобы отогнать дрянные мысли, Капитан А. принялся собирать хворост для костра.

Вскоре из расщелины полетела то ли сумка, то ли мешок с чем-то тяжелым. Затем показалась и сама Яра. Прежде, чем что-то сказать, она несколько раз звонко чихнула. Увидев, как она чихает, Капитан А. впервые за ночь улыбнулся.

– Все в этой саже, в которой вы все вымазаны. Зачем вы все ей пачкаетесь? Она вообще там – везде…

Капитан А. подошел к расщелине и просунул туда голову. Из-за дыма, напущенного затухшей веткой, мокрые глаза заслезились и он моментально расчихался. Все, что он успел заметить – контуры металлических труб и агрегаты, похожие на старые испорченные насосы. Одну из них он выхватил и тут же поднял голову, чтобы отдышаться.

– Это какая-то машина. Для перевозки грузов, людей, чего угодно. Видел такие? – обратилась она к Капитану А. Тот в ответ стыдливо пожал плечами. – Что у тебя в руках такое?

В ответ Капитан А. протянул ей трубу. Осмотрев ее, Яра с удивлением для себя распознала, что это подзорная труба. Но такой ночью что-то в нее рассмотреть было затруднительно. Взяв в одну руку трубу, она, как тень среди поросшей холодными кустами местности, принялась изображать, как ездят машины, кто регулирует их движение и что они могут перевозить. От представления Капитан А. жмурился, как довольный домашний кот. Он никогда не видел машину, поэтому абсолютно искренне пожимал плечами, когда она, обращаясь к нему спрашивала «понял?». Но он никак не понимал, о чем идет речь. В итоге они сошлись на том, что это большая телега, накрытая куском рифленого металла.

Когда понимание того, что такое транспорт, было достигнуто, они оба обратили внимание на ветошь, в которой явно что-то хранилось. Склонившись над сумкой, Яра извлекла несколько стеклянных ампул с сине-голубой жидкостью. В свете костра Яре показалось, что содержимое стеклянных колб светится, как крылья ночной бабочки в лунную ночь. Отложив ампулы в сторону, она принялась разглядывать найденную Капитаном А. подзорную трубу и измазанные в саже тряпки.

– Она очень старая. И с ней груда какой-то одежды... На какого-то малыша одежда. Или… Собаку какую-то... Видимо, брошена тут была. Но труба-то им зачем? – рассуждала вслух Яра.

В это же время Капитан А. с интересом поднес ампулу к носу, покрутил ее и зачем-то швырнул одну в костер. Через несколько секунд раздалась мощная вспышка. От взрыва костер разворотило, а Яру и Капитана А. окатило волной горячего воздуха.

– Это… – произнесла Яра, разглядывая руки, затем ноги. – Это что сейчас было?

Не найдя ожогов, она, все еще напуганная взрывом, пристально и с укоризной смотрела на Капитана А.

– У нас в кузнице я такие же использовал. Но эти какие-то… – кое-как оправдываясь, он, повторяя за Ярой, тоже осматривал свое тело и никак не мог собраться с мыслями. – У нас в кузнице такие же есть, они нужны для сплавов. Их разливают по печи, металл становится рекой…

Яра посмотрела на небольшой дымящийся кратер, который остался от костра. В красном свечении разоренного огнища поблескивали стеклянные капли. Земля из-за взрыва оплавилась и замерзшие стеклянные слезинки были даже на черных стволах деревьях.

– Понятно… – сухо произнесла удивленная Яра сама себе и положила оставшиеся четыре ампулы в сумку Капитану А.

Достав подарок ночи, она еще раз посмотрела на свое отражение и подошла к поросшему мхом транспортеру. Раздался протяжный скрежет, на землю посыпались искры. Похожий на обгоревшую спичку, Капитан А. внимательно следил, как Яра затачивала клинок о кромку транспортера. Он никогда не видел россыпи звезд, но огоньки в беспокойном ночном ветру то описывали дугу и падали, то взмывали в высоту. В свете искр лицо Ярославы наливалось позолотой. К ней хотелось тянуть руки, за ее спиной можно было укрыться.

Заточив нож, рассекая воздух она вспорола древесную кору. Из засечки на дереве к земле устремился ручеек сока. Яра положила обратно в мешок тряпье из транспортера и, прошептав «надеюсь ничего не рванет», кинула его на затухающие угли. От температуры ткань мешка сперва съежилась, а затем откуда-то изнутри показались небрежные языки пламени.

– Семейный очаг! – вдруг взвыл Капитан А. – Ты проснулась, нам надо успеть на семейный очаг!

Яра не стала спорить. После очередных блужданий в принудительных сновидениях, в ней не угасало желание разузнать все про эту местность. Подождав, пока прогорит ветошь, они двинулись прямиком навстречу поглощающей воздух черной ночи.

От волнения лихой и стройный Капитан А. шел быстро и не оборачивался по сторонам.

– Ты помнишь как сюда дошел от тропы? – спросила Ярослава у своего спутника, тот в ответ довольный закивал головой. – Ну тогда пошли быстро, что-нибудь придумаем.

Вдвоем они направились в сторону алмазной тропы, а когда показались края, мерцающие разноцветной пудрой, Яра вдруг насторожилась. Капитан А., заметив, что она смутилась, остановился.

– Ты слышишь грохот? – произнесла вслух Яра и, чтобы разобрать всю палитру звуков у ночой тропы, закрыла глаза.

Вдали что-то назойливо тарахтело, как старая бензопила, рой ос или дизельный генератор. Звук становился то сильнее, то ослабевал, а кроме этого, не был однородным.

– Я никогда ничего подобного не слышал, честно, Мачеха не говорила, что такое бывает, такого не слышал… – суровым и равнодушным голосом произнес Капитан А.

Яра не стала ничего отвечать, вместо этого жестом дала понять, что нужно двигаться дальше. По извилистой тропе, огибавшей невидимые препятствия, они вскоре пришли к месту, где должен был быть очаг. Довольный Капитан А. надеялся, что встретит там Мачеху и своих братьев. На подходе он ощутил, как от знакомой поляны веет теплом, а это значило, что только недавно тут жгли костры и почва еще небось даже не успела остыть. Впереди виднелись человеческие очертания его родных, которые, наверное, прилегли отдохнуть. Они все, как снопы ржавого цвета, словно как звери из одной стаи, лежали у костровой ямы. Вокруг метались каскады белого дыма. В гипнотическом свечении Капитану А. показалось, что пространство вокруг наполнено дружеским шепотом. Но то гулко шелестел вершинами деревьев ветер.

Пробираясь к костру, Капитан А. споткнулся обо что-то, присмотрелся к земле и закричал. Из-за дыма, заполнившего все вокруг, он нечаянно наступил на самого маленького из семьи – неугомонного Генерала Бесенка. Тело его младшего брата выглядело сморщенным и раскосмаченным. Капитан А. взвыл тонким голосом и, склонился над ним, прижав ладонь к его синим, отекшим губам.

Сделав несколько шагов назад, он не удержал равновесия и присел. Яра же не растерялась и, нагнувшись над трупом малыша, положила ладонь на его шею.

– Холодный, – сказала она вслух, пока Капитан А. в оцепенении пытался понять, что тут случилось.

Убрав руку с его шеи, она посмотрела на ладонь, вымазанную в липком холодном геле. Она принюхалась, но никакого враждебного запаха в воздухе не витало. Ладонь же пахла луком, серой и прогорклым маслом.

Примерно в десяти шагах от трупа виднелось большое пятно из золы и обугленных поленьев. Вокруг него, слово знаки на циферблате, были разбросаны родственники Капитана А. Все, кроме Мачехи.

– Шва… Шва тоже умер? – спросил у Яры всхлипывающий Капитан А.

Пока Яра осматривала остальных, он сидел рядом с телом Генерала Бесенка и сыпал проклятиями в пустоту. Рукавом просторной рубахи он пытался убрать сажу с кожи, но та, смешавшись с запекшейся кровью и прозрачным жидким гелем, только сильнее размазывалась по умиротворенному лицу. Из-за сажевого налета синяки, переломы и нарывы отчетливо проступали на его теле. Не способный смириться с тем, что его любимый младший брат не пережил ночи, он нервно гладил его то по щекам, то по шее.

Все другие члены семьи были раскиданы чуть поодаль. Их черные тела были оголены и неестественно вывернуты. Яра нагнулась над каждым, переломанным и вымазанным в черной слизи. Обойдя всех, она поднялась на ноги:

– Остальные живы. Все в этом масле. Оно просачивается из ран через сажу. Как лимфа. Но такое ощущение, что спят или в коме.

Вглядываясь в переломанные тела, вымазанные в черной слякоти, она не могла вразумить, в каких мирах пребывало их сознание и что надо сделать с человеком, чтобы не замечая боли он погрузился в глубокое забвение. Пока Капитан А. в порыве скорби тряс тело Генерала Бесенка, Яра огляделась вокруг:

– Здесь следы от гусениц. Пришлые зашли на такой же машине, которую мы видели с тобой в лесу.

Лица спящих людей были как у статуй, отлитых из масок максимальной изможденности. От этого каждый походил на человека, чье существование было искажено болью и утратой. Из-за увечий голые тела напоминали окровавленные туши, поклеванные птицами.

«Это все уже где-то было» крутилось в голове у Яры. Но где, она не могла вспомнить.

Капитан А. уселся на теплую землю и, обняв свои колени, разрыдался. Яра посмотрела на него с отвращением, но не осмелилась отчитать. Сама же она не могла больше плакать. Ее организм, лишенный переживаний, требовал мести и справедливости.

– Кто это сделал! – закричал в отчаянии Капитан А. – Сколько их! – завопил он вновь.

Яра обошла со всех сторон кострище, еще раз посмотрела на избитых и покалеченных, вспомнила семью, где почти каждый, кроме младших, выглядел так…. Как будто пережил ночь.

– Тебя бы тоже поломали, ты же видел своих остальных. – В ответ на спокойный и уверенный голос Яры, Капитан А. приподнял голову и неуверенно кивнул головой. – Пришлых немного, человек десять, если судить по той машине, у которой мы были с тобой.

Следы от транспортера тянулись по алмазной тропе. По всей видимости, те, кто устроил это побоище, отправились в деревню.

– Куда ведет эта дорога? – и без того зная, спросила Яра, всматриваясь в уходящую за горизонт алмазную тропу.

– В деревню, – ответил напуганный Капитан А. – Идти недолго совсем. Не успеем пойти, как уже у хаты будем.

– Если от нее еще что-то осталось. Ладно, надо идти! – сказала Яра.

Перед тем, как они двинулись в путь, Капитан А. склонился перед телом младшего брата и своей ладонью потрепал его мягкие волосы. Ему хотелось верить, что, как и все остальные, как и Шва, и другие братья, Бесенок просто спит.

Распрощавшись с семьей, он вернулся к Яре и вдвоем они молча побрели быстрым шагом вперед, вновь врываясь в сгущенную массу ночи.

***

Вскоре алмазная тропа расширилась и уперлась в поле, поросшее сочной и высокой травой. Сразу за ним виднелись очертания деревни. В темноте крыши домов было не разглядеть. Но отчетливо виднелись два далеких огня. Яра сперва подумала, что в одном из окон горит свет. Но ее смутил треск и дребезжание, отзвуки которого они. слышали в гуще лесных деревьев. Яра остановилась и достала из сумки найденную в транспортере-улитке подзорную трубу. Нацелившись на источник света, она удовлетворенно кивнула головой и передала его Капитану А. Тот заглянул и через мутные, исцарапанные стекла увидел металлическую конструкцию, похожую на морскую раковину. Каждый изгиб панциря сиял плазменной нитью. Огнями оказались обыкновенные фары, исполненные все той же нитью. Неведомые умельцы намотали ее на две выпуклые трубы в передней части машины, от чего те были похожи на камыши с сияющими окончаниями.

– Ты видел раньше эти улитки или что-то подобное? – спросила Яра, пока Капитан А. внимательно разглядывал транспортер.

Услышав вопрос, он не сразу отрицательно покачал головой, продолжая вглядываться в едва различимые очертания знакомых ему домов и высившиеся кузницы. Ночную идиллию нарушила вспышка света на окраине. Там, где стояли хозяйственные избы старших братьев, луч огня небрежно брошенным огненным лассо врезался в одну из стен деревянного строения. Избушка моментально вспыхнула и загорелась, как промасленный факел. Вокруг нее носились силуэты и слышались протяжные, неразличимые вскрики. Так во время весенних игрищ могли орать дикие собаки, сбившиеся в стаю.

Дерево моментально занималось огнем, пламя осветило очертания близлежащих домов. Вокруг обуглившегося остова хижины водили хоровод низкорослые тени. Они появлялись то в одном месте, то перевоплощались совсем рядом. В подзорную трубу Капитан А. не мог различить, кто выпускал огненные заряды. Но он точно знал, что такая же реакция была у костра, когда он швырнул в него ампулу с синеватым гелем. Через секунду луч пламени рассек еще один дом, а потом следующий. Дома горели, как стог сухой соломы, пропитанный маслом.

Капитан А. спрятал подзорную трубу в торбу и вопросительно посмотрел на Яру. Она же, прищурившись, с хладнокровным видом наблюдала, как сжигают деревню. Казалось, что теперь все дома, кроме кузницы, горели, а она все не могла придумать, что делать дальше.

– Это они, кто пожар устроили. И… И… Они же, да, они убили Генерала Бесенка? – дрожащим голосом задал риторический вопрос Капитан А. – Что же нам теперь делать?

Яра проигнорировала его вопрос. Капитану А. показалось, что сейчас она выглядит невероятно спокойной, сильной и сосредоточенной. Взяв в руку подарок ночи, она повернула голову к Капитану А.:

– Дай мне ампулы с жидкостью. – Голосом, полным решимости, скомандовала Яра. – Эти… Поджигатели. Их не так много, я уверена. Но вооружены, что плохо...

Она крепко сжала заточенный клинок и добавила:

– Ну ничего, ничего. Мы тоже теперь. Вооружены.

Порывшись в сумке, Капитан А. достал из платяной сумки несколько емкостей с загадочным веществом, способным плавить камни. После случая у костра, он смотрел на ампулы с опаской и аккуратно передал их в руки Яры. Рассматривая, как ее клинок бликовал в ночной темноте, он радовался, что избавился от всех этих страшных вещей.

Вдвоем они вступили в дебри травяных зарослей. Как осторожная кошка на охоте, Яра бесшумно двинулась на свет транспортера. Подождав несколько секунд, Капитан А. пошел следом, не представляя, что сейчас начнется.

Контуры транспортера переливались яркими цветами. Синие, красные, желтые полосы по краям машины походили на цветные рождественские гирлянды. Десантный люк был открыт, поодаль ходило туда-сюда существо, упакованное в плотный черный комбинезон. В руках, похожих на бугристые лапы рептилии, обмотанные черной изолентой, поджигатель держал что-то похожее на трубу. Его лицо скрывала плотная черная маска. Вблизи голова поджигателя походила на овал с насаженными фасеточными глазами.

«Какой же ты уродливый и мелкий», – подумала Ярослава. Подобравшись на максимально близкое расстояние к транспортеру, она подняла с земли коленный глиняный камень и швырнула его в машину. Послышался легкий удар по корпусу, Поджигатель моментально вскинул оружие и повернулся к Яре спиной. Она, не теряя ни единой секунды, выскочила из засады и всадила нож в спину поджигателю, а затем со всех сил провернула рукоять. Лезвие вошло в его тело легко, как в хлебную булку или свежий студень. От неожиданности он резко развернулся, взвыл и, не удержав равновесия, упал на землю. Получив несколько ударов ножом в живот, поджигатель захрипел и свернулся, как распотрошенный еж. Напоследок Яра вонзила нож в его шею. Из артерии потекла густая, как сгущенное молоко, кровь.

Вытерев острие лезвие о его комбинезон, Яра кинула несколько ампул в транспортер. Затем она подняла выпавший из рук Поджигателя огнемет и интуитивно прицеливаясь, нажала на рычаг. Струя раскаленной плазмы ударила в транспортер и он вспыхнул. Бросив оружие рядом с мертвым поджигателем, она вновь скрылась в траве.

– Ты… Убила этого, да? Его убила? – прошептал Капитан А.

Но вместо ответа Яра, согнувшись, стремглав поползла по кромке поля прочь от места первой битвы. Капитан А. ринулся за ней. Тем временем пламя ревело, а от транспортера валил черный хвост плотного и едкого дыма. Не прошло и минуты, как послышался хлопок и Яру с Капитаном А. окатила волна горячего воздуха, всколыхнувшего стебли растений.

Где-то за их спинами догорала деревня. Увидев, что улитка-транспортер сияет языками серебряного пламени, поджигатели толпой подбежали к нему и, обнаружив убитого, принялись палить по полю вслепую. Они предполагали, что нарушители где-то рядом и озаряли вспышками черноту закопченного пространства. Но эта истеричная ответная пальба была ни к чему: Яра и Капитан А. были уже далеко.

– Сколько их? Девять или меньше? – произнесла вслух Яра, пытаясь про себя считать.

После убийства ее лицо источало умиротворенное безмолвие. Но сердце билось так отчаянно, что она в один момент испугалась, что стук услышат эти несущие смерть твари.

– С тем, которого ты… Которого ты… Их девять, но живых, живых их восемь, все они… – Капитан А. хотел добавить что-то еще, но Яра перебила его.

– Ты сможешь найти свой дом среди этого пожарища? – спросила Яра.

На месте хижин с черными крышами тлели обгоревшие деревянные головешки. Но поджигатели явно не смогли бы добраться в катакомбы. В отчаянии они носились то вокруг трупа одного из своих, то вокруг горящего транспорта. Иногда кто-то лучом огня просеивал траву, но там уже никого не было.

Капитан А., для которого ночь была первой, ощутил наконец-то прилив смелости. Уяснив для себя, что обратной дороги нет, он одернул Яру:

– Из дома, можно попасть в кузницу. В кузнице есть много… Похожих на ампулы всяких склянок. Если ее нагреть как следует, то мы можем заманить их в ловушку! – протараторил он взволнованно.

Он хотел добавить что-то еще, но Яра остановила его:

– Веди в кузницу сразу, нет времени думать над планом!

Совсем близко раздалась вспышка. Ведомые чувством мести, поджигатели рассредоточились. Капитан А. вел Яру к зданию кузницы, как внезапно он услышал зов, которому не смог сопротивляться:

– Капиташка! Давай вылазь, негодник!

Как завороженный, Капитан А. встал во весь рост на зов Мачехи.

– На землю! – зло крикнула Яра и схватила его за рукав, успев повалить практически сразу, как он поднялся.

В это же мгновение огненный луч прошел совсем рядом с головой Капитана А. Полотняная рубаха загорелась, мальчишка закричал. Яра же, перевернулась с живота на спину и, перекинув подарок ночи из одной руки в другую резко швырнула нож в поджигателя. Острие впилось в его тело, от неожиданности и боли тот взревел, выронил огнемет и упал. Напуганная Мачеха кинулась к оружию, но выскочившая Яра ногой отбила огнемет в сторону.

– Сажей, говоришь, вымазываются? – процедила Яра и в бешенном отчаянии кинулась на Мачеху.

– Они все лежат разбитые, поломанные, и ты знала! Ты все знала! – в приступе бешенства Яра колотила Мачеху и продолжала кричать.

Когда та, свернувшись калачиком, стонала, поверженная, Яра хладнокровно подошла к еще живому поджигателю. Тот своими короткими ручонками пытался достать клинок, но от неумелых попыток ему становилось еще больнее. Судя по звукам, которое издавало это существо, оно захлебывалось собственной кровью.

– Сейчас будет представление! – театрально бросила Яра.

Взявшись двумя руками за рукоять ножа, она провернула его что было сил и вытащила. От боли поджигатель вопил и дергался. Он попытался отползти, но был обречен на смерть. Резко дернув на себя подарок ночи, она ударила его еще раз в шею и когда тот умолк, повернулась к Мачехе:

– Теперь ты. – Ярослава сделала несколько шагов вперед и приставила окровавленное лезвие ножа к ее шее. – Вы собираете лимфу, чтобы заряжать эти огнеметы? Там, переломанные люди. Все в этой грязи. И слизь на них. Из этой слизи вы делаете вот это да?

Перед тем, как перерезать шею Мачехе, Яра демонстративно окинула взглядом пылающую деревню. К ней подошел обожженный Капитан А. Правая сторона плеча и лицо сочились лимфой, отчетливо различимой на черном холсте его испачканного тела. На плече и правой щеке образовались уродливые бугры и пузыри, которые хотелось проткнуть. Яра посмотрела в его на всю жизнь удивленные глаза и с криком ярости всадила нож в шею Мачехи.

– Мачеха! – всхлипнул Капитан А. и, согнувшись над ней, приложил два пальца к артерии, из которой лилась кровь. – Не могу остановить! – в отчаянии закричал он.

Яра же оглянулась и увидела, как к ним бегут, как маленькие медвежата остальные поджигатели. У шеи Мачехи мгновенно образовалась большая темная лужа. Тело ее стало похожим на обвисший неживой комок материи. Язык выпал изо рта точно как у висельника. С благодушной улыбкой Яра смотрела, как она в страхе умирала.

– В кузницу! Быстро! – скомандовала Яра.

Она нагнулась над Мачехой и, посмотрев напоследок в ее глаза-фурункулы, подняла с земли заряженный огнемет. Капитан А., погруженный в скорбные мысли о потере родного человека, моментально встряхнулся. Он схватил Яру за руку и что было сил они побежали к центру деревни. За ними лучами беспощадного огня тьму рассекали световые заряды: поджигатели палили в их сторону, но попасть с такого расстояния шансов не было.

Оказавшись у входа в кузницу, Капитан А., позабыв о боли, отворил дверь.

– Прыгай туда и беги, выйдешь из дома, беги сюда обратно. Они все сгорят. – После этих слов Яра умело вскинула огнемет и, перепрыгнув через ограду, укрылась за небольшой горкой из булыжников. Капитан А. громко крикнул, чтобы обратить на себя внимание, и скрылся в дверях кузницы.

Вслед за ним с громким топотом в просторное здание, похожее на бывшую конюшню, заскочили оставшиеся поджигатели:

– Вот и конец! – зло прошептала Яра.

Прицелившись в темную зияющую дыру входной двери, она нажала на курок. Заряд золотой раскаленной стружки осветил черные закопченные стены кузницы. Звук горящей смеси смешался с воплями попавших в засаду поджигателей. Еще через несколько секунд раздался взрыв. От детонации горючих смесей, здание кузницы сложилось как будто было собрано из картона. Огненный столб устремился ввысь и раскидал камни, как незримый великан.

Не теряя времени, Яра побежала к месту, где раньше был дом Капитана А. Крышка погреба, припорошенная углем и землей, распахнулась прямо перед ней. Из нее показался утомленный и чумазый мальчишка. Он не улыбался и выглядел бесчувственным, уставшим и измученным. Яра протянула ему руку и помогла выбраться на поверхность.

– Они все сгорели, – сказала зачем-то вслух Яра. – Мы победили.

Капитан А. ответил на ее слова молчанием. Растерянный, он вновь уселся на теплую землю и обхватил колени. Кожа на его опаленном плече разлезлась. Яра хотела обнять его, но, оробевшая после осознания всего случившегося, не осмелилась притронуться. Когда все закончилось, она впервые задумалась о том, что на его глазах убила Мачеху. И тех, с кем она была.

Руины догорали, остатки изб трещали, изредка стреляя искрами и дымя. Стоял едкий запах гари, изредка дул ветер. Капитан А. плакал, а Яра думала, что теперь со всем этим делать. По прежнему ничего не зная о себе, она тоже присела на землю и посмотрела на черное, подобное засохшей гуаши, небо.

Погруженная в свои мысли, Яра не заметила, как Капитан А. поднялся на ноги и, не отворачивая головы, смотрел вперед. Еще через мгновение она поняла, почему он молчал. Рык и треск, дребезжание и звон металла. В этой местности так звучали только транспортеры-улитки. Яра поднялась и принялась судорожно искать подзорную трубу. Трясущимися руками она приставила один конец трубы к лицу и, раскрыв рот, так ничего не сказала.

В деревню со всех сторон, по полю и по алмазной тропе, двигались десятки транспортеров. Контуры машин светились. Наверняка в каждом было до десяти поджигателей. Издалека они были похожи на рой бронированных светлячков, который стремительно продвигался к руинам деревни.

Яра сжала рукоять ножа и осмотрелась по сторонам, ища укрытия.

– Я не сдамся. И не хочу сгореть в катакомбах. Ты как? – спросила она утвердительным голосом, без намека на страх.

– Я с тобой. Тоже никуда не пойду, – ответил Капитан А.

Они оба встали во весь рост, готовые разделить участь любого исхода этой битвы. У подступа к деревне транспортеры остановились. Из них, как муравьи, посыпались поджигатели. Издалека, в красном свечении обугленных бревен и почерневших фундаментов, они напоминали армаду свирепых плотоядных насекомых.

Исход боя был предопределен: от струй высокотемпературного пламени не укрыться даже в катакомбах.

– Смотри! – вскрикнул Капитан А.

Яра обернулась и увидела, как черная кромка неба окрасилась сначала в лиловый, а потом наполнилась красным цветом. Так бывает, когда в аквариум с чистой водой выльешь банку с яркой краской и она витиеватыми узорами расползается, образуя причудливые вселенные как будто из нитей. Близился рассвет. Всего через несколько мгновений черное небо наполнилось силой внезапного утра. Ослепительно яркий свет заполнил все, озарив остатки уничтоженной деревни и черные леса, окружающие местность. Взошла сначала одна звезда, похожая на гигантский воздушный шар. За ней еще одна, белая, как выточенная из мела.

Встретившись с рассветом, отряды поджигателей из стройного роя превратились в неуправляемую толпу. Кто-то из них попытался убежать обратно к транспортерам. Несколько бросились в сторону леса. Еще несколько, побросав огнеметы, пытались спастись от света в высокой траве и за россыпью камней.

Но свет нескольких звезд застал их врасплох. Оживленное силой нескольких светил небо рассеяло остатки ночи. Тела, упакованные в черные блестящие комбинезоны, плавились, как пластмасса и лопались с бульканьем. Вскоре от каждого из них не осталось ничего, кроме черного пятна сажи. Все вместе они походили на чернильные кляксы. Такое мог сделать разве что титан, который пролетая, разбрызгал их над местностью.

Яра почувствовала, что очень сильно устала. Шатаясь, она попыталась сделать несколько шагов вперед, но упала. Капитан А. больше всего боялся, что сейчас она заплачет или опять потеряет сознание, а он не будет знать, что предпринять.

– У тебя лицо все в этой слизи. Только не вздумай мочить водой ожоги, еще хуже будет. – сказала Яра, не думая вставать на ноги.

– Мне… А вот и нет! У меня совсем ничего не болит, – соврал Капитан А.

– Ты очень смелый, – ответила Яра и перевернулась на спину, чтобы увидеть наконец-то звезды.

Над ней стоял ее друг с опаленным лицом. Несмотря на боль от малейших изменений мимики, глазами он улыбался и разглядывал уставшую Яру в лучах раннего утра.

– Отныне здесь никто не будет вымазываться этой грязью, – сказала Яра и потянулась так, как будто очень долго спала. – Там, у очагов, остальные. Они все избитые, в саже. В общем, много всего еще надо сделать.

Капитан А. протянул Яре свою руку. Точно также, как во время их первой встречи в лесу, до наступления короткой, самой черной в природе ночи. Она поднялась. Вдвоем они двинулись в сторону леса, не думая о том, что эта не последняя ночь, которую им доведется пережить и победить.

Впервые Марго осознала себя знойным летним днем, когда мать спешно везла ее на коляске, а вокруг простиралась кипевшая от солнца асфальтовая дорога. Ей было четыре года. Больше всего она любила перебирать руками землю и прятаться в тишине. Но побыть одной ей не позволяла забота семьи Бляхер и пристальное внимание встречного мира.

Каждое утро ее будила мать. Уставшая белокурая женщина с задымленными глазами и понурым взглядом. На ее лице, будто бы поклеваном птицами, не читалось радости. Иногда она смотрела на дочь с удивлением. Еще считала странным, что девочка, Маргарита, никогда громко не плакала. Она тоже не позволяла себе впадать в отчаяние, но по другим причинам».

В четыре года Марго не умела объясняться и поэтому не могла донести, что очень хочется тишины. Иногда она закрывала ладонями уши и морщилась. Но чаще она сидела хмурая и не думала ни о чем хорошем. От досады и непонимания Марго уже тогда, в свои четыре года, испытала отчуждение от матери. Со временем пропасть между ними чернела.

У Марго не было проблем с речью, но сама она редко заводила беседу первой и не стремилась к пустословию и беспредметным разговорам. От разговоров ее укачивало, а по телу гуляла противная зыбь. Когда кто-то незнакомый по воле случая обращался к Марго, то ее лицо отвечало непроизвольными искажениями. Кажется, что тревожные гримасы овладевали ей с раннего детства. Чувствуя ее пугливую робость, окрестные дети из числа уличной шпаны подбегали к ней стайками и дразнили «Чумой». Дурацкое прозвище произносилось громко, часто рыком, а поэтому накатывало внезапно, как тропический шторм. Но настоящей напастью был отец Марго. Он бы и вовсе свел ее в могилу придирками и нравоучениями, если бы не одно магическое качество.

Всякий раз, когда что-то выбивало ее из привычного ритма созерцания жизни, она убегала в лес и укрывалась там. За время искаженного забвения разум не позволял страшному событию отпечататься в памяти. Сначала следовал крик отца, потом побег от всех. В безвременье блужданий она ощущала, как мир превращался в декорацию. Затем валкими кусками он проваливаося в яму, где слизкая чернота и холод. Голоса становились глуше, а в редких прохожих она видела коконы теней, ковыляющие в полумраке.

До конца жизни Марго так и не запомнила лицо отца. Она узнавала его, отвечала на вопросы и даже могла сочинить какую-то небылицу, лишь бы остаться одной. Затем его глаза, брови, губы и ресницы смазывались в одну грязную лужу, застрявшую в невесомости и неспособную собраться. Голос же, из звучащей глухим басом магнитной ленты становился чем-то пористым, зыбким и ломучим как стекло. Он обращался звоном герметичной емкости из слюдяных пластин.

Измотанная хозяйственными дрязгами, ее мать все же никогда не срывалась на дочери и, как могла, старалась окружать ее заботой. Но царящая кругом обстановка была противоположной и враждебной. За тонкими стенами кричали, на пустынных улицах даже по ночам было беспокойно. Дома тоже по вечерам раздавался ор. Для него не нужно было причины, он был ритуальным.

Отец ее также был фантомом. Вместе с ним в числе фантомов были и прохожие дети, которые то жались по углам, то бегали вокруг нее и кричали «Чума! Чума! Засели планету призраками». Чудовища из снежного тумана. Они двигаются на пружинах, а поэтому крепления скрипят. Боль от срезанных винтов – последствия целенаправленного громкого голоса. От такого прочь (в недра системы, где не настигнет зыбучий отклик толпы в ответ на неповиновение).

Ее семья жила в квартале у леса. Стоило только перейти по темному подземному переходу через широкую дорогу и все, в воздухе витал запах хвои и по заболоченным низинам разливалась прохлада. Отсюда кто-то редко ездил в центр большого города. Но машин на дорогах было много и днем, и ночью.

«Чума! Чума!» слышалось вдалеке через десяток намеренных искажений. Она спускалась в переход и выныривала из бетонной пустоши уже в лесу, как из обморока. Тут было хорошо почти всегда. Только если… Только если не бежишь в укрытие.

«Чума!» слышится звоном, как из бочки или иной тюремной полости, с вибрирующими стенами от всякого чиха (или щелчка пальцами). Когда так – то она сперва бежала. Остановить ее могла только мертвая плоть (темно и безотрадно). Мертвечины хватало кругом, стоило только обратить внимание.

Однажды это случилось в четвертом классе на уроке пения. Всюду были развешаны карандашные портреты понурых мужчин, а перед партами подобное алтарю возвышалось старое черное пианино. За ним, как насекомое перед прыжком, вздрагивало тело немолодой и визгливой учительницы. Она что есть мочи била по клавишам пианино и требовала, чтобы хор детских голосов в ответ отвечал песней. Ей нравилось, когда дети помладше надрывались криком, а тех в свою очередь забавляло участие в коллективной звуковой аномалии. Марго во время пения всегда занимала последнюю парту и чаще всего рисовала угловатых червячков в тетрадке. Они осторожно ползали рядом с кристальным провалом на экране и переговаривались калькуляторными щелчками между собой.

Но учительница раскрыла Марго, ощутив отсутствие не зрением, а чувством пространства. Неповиновение Чумы разозлило ее (как тварь, разносила дисгармонию червоточинами по ее уютному кабинету). Бумажные мертвецы намокали и дырявились огрызками.

– Ты почему умолкла, Бляхер? Ты будешь смотреть на меня и молчать? Отвечай!

Шумоподавление захватывает изнутри и появляется мгновенной паутиной. Все, что может осязать и слышать, прилипает к ней, а потом рука с десятью пальцами складывает паутину в мешочек. И надо бежать.

– Куда ты Бляхер несешься, я же несу за тебя… – раздавались крики учительницы под озабоченные взгляды одноклассников.

«Чума опять беснуется» шепот и прочая лексика. Учитель огрызается на толпу детей, среди которой проносится словесная щекотка (как бы тут сказать про Чуму оригинальнее). Но еще один окрик, сразу после чернильного пятна рядом с ее фамилией. Кое-как, с подсказкой, там читалась буква «Н».

За школой железнодорожное полотно, окаймленное порванной металлической сеткой. Чуть поодаль опушка. Дальше – обшарпанные фундаменты давно сгнивших зданий, поросшие мхами и травой. В этом запустении была тишина, только изредка в липком тумане по вспомогательной заводской ветке проезжал маневровый тепловоз.

Школа позади, источник крика не слышен и не кусается. Что теперь? Труп собаки.

– Эй, ты… Ты чего? – прошептала Марго, глядя в раскрытую пасть мертвого животного. – Ты пришла сюда умирать, да?

Никаких мыслей о том, что творилось до этой встречи (как склейка после точечного удаления).

Над мертвой собакой не летали мухи, но только лишь от холода. Марго ткнула пальцем в грязную всклокоченную шерсть, покрытую налетом инея. Холодная и твердая, как набитая книгами сумка. Мальчики таскали такие по спортзалу, сразу после каникул, когда раздавали учебники.

– И на тебя докричались. Вместе орут, потом кричат. Везде так. Вот ты и сдалась. А мне… – Марго задумалась и, едва не упав, присела на поваленное бревно.

– Мне вышивку доделать надо на трудах. Там тоже шумно, но вышивку накрахмалю потом, красивый будет подарок. Маме подарок! – рассказывала она вслух.

Вспомнив о маме, она решила, что непременно надо будет вернуться домой. В тот вечер отец кричал на нее и она убежала еще раз. Но, встретив в подземном переходе мертвую серую крысу, остобнелела.

– Ты чего? – прошептала она и подула на обтянутой серой шерстью тельце.

– Так ведь не бывает! – удивленно произнесла Марго и, как ни в чем не бывало, отправилась домой.

Случайные встречи с мертвой плотью от чего-то выдавливали из нее фрагменты мира, в котором повышали голос, чтобы унизить. Стоило ей встретиться с мертвой плотью, как исчезали из памяти скорбные минуты слезной истомы.

Примерно через час она вернулась в родительскую квартиру спокойной и умиротворенной. Отец сделал вид, что ничего не случилось. Мать пригласила к столу и долго всматривалась в ее глаза. В них было отчуждение, но не понурая покорность.

Марго взрослела, ее разум наполнялся осознанием происходящего. Но странная аномалия не покидала ее. Когда равномерные будни прерывались тревожными всплесками, ее звал к себе лес, тайные помещения и подземные лабиринты из клеток. Всякий раз эта тяга упиралась в окоченелый труп. Когда ей было 12 и пьяный сосед случайно напугал ее, то в лесу у дома она нашла мертвую лису. Потом нервный экзамен в школе и снова бег до тех пор, пока потустороннее отражение света не преломлялось, возвращая Марго в привычное русло. Перед ней лежали четыре задушенных курицы. Кто-то выложил их в ряд в переулке между кривыми улицами.

– Это... – От волнения у нее тут же пересохло в горле. – Это не я их убийца… – будто бы в оправдание произнесла Марго и побрела к дому, интуитивно чувствуя верное направление.

В мыслях разорванными глотками клокотали мертвые птицы. То, как она к ним вышла… Выскоблено, ампутировано, рассечено и зашито (с таким плотным капроном не заговоришь).

Потом опять лесные тропы, цепочки из вытоптанных сотнями ног полянок и сплетений из разбросанной сухой травы. Если наклониться, то всегда найдешь грибочки с мясистой шляпкой. Если повезет, то и ягоды черники (с кристаллическим свечением внутри, как бывает рядом с родником, если долго всматриваться в песок на дне). И земля. То черная, то серая, как слоновая кожа. Сквозь нее проходили занесенные опалой листвой тропы.

Когда саднило в желудке, то можно поесть грибов (сперва развести костер и пропахнуть дымом). Шум леса овевал спокойствием. Можно было отдохнуть умом и позвоить вслушиваться. В лесу никогда не бывало одной и той же мелодии, звучание насыщалось жизнью и не было способно к повторению.

К выпуску из школы она поняла, что из родительского дома нужно бежать. К этому времени ее мать уже сгорела от рака, а помутненный отец общался лишь с одними элементалями, пустив на самотек все мирские заботы.

Будущий муж Марго жил в соседнем подъезде. Он был слегка полноватым, никогда не смотрел никому в глаза и носил очки, которые со стороны казались очень тяжелыми (магическими, отлитыми из черного хрусталя). Как-то Марго увидела, как он кормил дворовых котов маленькими кусочками мяса, и подумала, что, наверное, у него доброе сердце. Вечерами он приглашал ее погулять. Вдвоем они сидели на деревянной лавке и молча по очереди рисовали на бумаге послания зашифрованными знаками.

Каждый раз, когда Марго хотела у него что-то спросить, то обращалась только по имени:

– Тимофей! – произносила она, набрав побольше воздуха в легкие. – Вы не хотите прогуляться по лесу?

Но Тимофей всегда отказывался от лесных прогулок. Однажды он согласился, но в тот же день промочил ноги в болотистой почве и простыл. Пролежав с температурой в кровати целую неделю, он бредил о том, что на него пристально смотрят тысячи пар глаз и ехидно насмехаются над его слабостью.

Дома он днями выполнял нудную и сложную работу, которая требовала умственной концентрации, а поэтому ценил тишину. Марго такие правила целиком устраивали. В тишине рядом с ним она ощущала себя спокойно и не обращала внимание на холодное безразличие и прочие мелочи, которые могли как-то исказить привычный уклад вещей. Личное пространство, изрезанное границами, тем не менее оставалось в равновесии.

Но все стрессы, как и все акты забвения, были в ее жизни случайными и спонтанными. Так случилось и на Рождество, к которому в семье готовились заранее. На улице все кругом занесло снегом и вторую неделю подряд то морозило, то теплело. В окнах домов кое-где сияли разноцветные гирлянды. Дети с ближайших оврагов катались на санках.

Пока Марго что-то изготавливала на кухне, Тимофей отправился на почту стоять в гигантской очереди. Потом оказалось, что виниловую пластинку, которую он так долго ждал, украли. Не сумев снести огорчения, он бегом вернулся домой и зачем-то накричал на Марго. Она мигом выбежала прочь. Тимофей, не осознавая, что происходит, бросился за ней. Но у кромки леса потерял из вида и тщетно звал ее по имени. Марго его не слышала. Побродив вокруг лесного массива, Тимофей, проклиная себя и чертыхаясь, решил дождаться Марго дома.

Где-то за низиной, в топких почвах которой раскинулся лес, действовал аэропорт. Между ними прорубили просеку, поросшую плотным и густым хворостом. Царапая лицо, Марго пробиралась через заросли и не обращала внимания ни на боль, ни на промокшие ноги. Мыслей не было. Одни тревожные колебания. Они то обретали форму спирали и с металлическим звоном сталкивались, то таяли от мгновенного повышения температуры, оставляя зловонный пар. Но настало время остановиться.

За просекой, поросшей сочными стеблями кустов, виднелся силуэт черного ствола мертвой сосны. И рядом, как тень, болталось масляное пятно, замершее над землей.

– Ты что же… Давно ты тут? – произнесла Марго так, будто продолжила недавно прерванный разговор.

Труп мужчины качнулся в петле. Марго сначала прикоснулась к телу ладонями. Затем провела рукой по шее мертвеца, нащупала щеки и холодные, твердые гематомы (как забытый пластилин в морозильной камере).

– Меня тоже били, – с досадой в голосе сказала Марго. – Страшнее всего было в конце лета. И шумно очень. Таких, как ты, много было. Но я забыла. Об этом нельзя кричать.

Мертвец не отвечал. В такт лесным шумам и далеким гулам он покачивался в петле на ветру. В куртке, джинсах и тяжелых зимних ботинках удушенный парень походил на парящего космонавта. Марго проверила туго затянутый ремень, затем присела на заснеженный ствол поваленного дерева. Где-то вдалеке в городе били салюты. Из леса они напоминали искры на небе. Марго вспомнила про дом.

– Вот видишь, там шумно и праздник. Потому что бог родился, поэтому праздник. Ты, наверное, не празднуешь. Забуду про всех. И про тебя тоже. Не услышу никого. Но надо идти к Тимофею. – Она приподнялась и отряхнулась от снега после короткого монолога.

Уже у входа в подъезд многоэтажки ей показалось, что кто-то окликнул ее по прозвищу.

«Чума», «чума» разносилось там, где была память. Но это были только лишь сквозные гласные ветра. Тимофей обрадовался ее возвращению, но не задавал никаких вопросов. А она не помнила, почему убежала в чащу и кого там встретила. Вместе они встретили Рождество. И, несмотря на одухотворенные теплом глаза Марго, Тимофею было все равно как-то тревожно.

Но договор между ними продолжал действовать.

Много мыслей. Скачут они, как вспышки звезд в галактике за мгновение до столкновения с пустошью черных дыр, озаряют, как молнии в разгар весенней грозы. Особенно если застанет она в темном лесу, где за жесткой щетиной сосен не разглядеть тропинки. С чего начать разговор об этом? Какие слова подобрать, чтобы выразить все? Начать с причины? А причины-то и нет.

Понять, что толкает людей на самоубийство, очень просто. Очевидно. Это сравнение с удушьем, когда петля из сплетения жестких веревок давит на шею, а страх замещается сладким ощущением разливающегося по телу тепла. Темнеет в глазах. Слабеют руки, не слушаются. Пальцы, словно отлитые из металла, не сгибаются. Кровь – это горячий металл. Он поднимается все выше и выше.

Простите, не хотел так сразу. Думал, к этой теме подведу элегантно. Как вчерашнего царя к смазанной жирным маслом гильотине. Ничего элегантного в трупах нет. В царских трупах тоже ничего нет, кроме, разве что, неопределенности. Будущего. После царской казни у будущего есть неопределенность. После рядовой – ничего нет. К примеру, кошка. Пушистая, урчащая. Подшерсток толстый. На ощупь – как внутренняя сторона одеяла (которой на тело). Шерсть сбита в колтуны (не расчешешь). Теплая кошка. На коленях сидит, прикасаешься к ней – приятно становится. А мертвая кошка? Дурно пахнущая грязь. Колтуны холодные. Как то самое одеяло. Мокрое одеяло так просто не просушишь. Потроха. Целостность изделия нарушена. Изделие не нужно. Но что ей до этого, животному? Они все дохнут. Не ведают про... Сами ведь под машины лезут, оставляя следы на раскаленном асфальте. Не самоубийство. Так вот, вернулись к теме.

Причины для самоубийства. Много мыслей перед единичным мгновением. Попробуй собери такие в единый ком. Не так. Ком есть. Разбери попробуй ком на фрагменты. Разрежь на части, как пирожок. От центра ножичком по сдобе – и на треугольнички. Один за маму, второй за папу.

Нужда, наверное? Еще стыд. Такой стыд, когда хочется залезть в кипяток. Вытерпеть хотя бы пару секунд состояние, когда лупят прямой наводкой из огнеметов. А потом грубой мочалкой с металлическими вкраплениями для очистки от ржавчины сдирать кожу, похожую на мокрую туалетную бумагу. Чтобы отлетала кусками. Больно. В петлю как-то проще. Распечатать инструкцию. Изучить инструкцию. Или иной способ. Хватает таких. Таблетки... Пахнет не аптекой, а женщиной... Не валерьянкой, тальком и какой-то мазью, а духами.

Стреляться нечем. Стволы холодные, дуло черное, как дно глубокого колодца в степи, поросшей жесткими травами. Рукоятка мокрая от пота. Отдача, и рука соскользнет. Оружие на ощупь холодное. Порезы – слишком сложно.

Нужда и стыд. Не мой случай. Мне 30 лет. Вячеслав. Отлично, теперь мы знакомы. С виду и не скажешь, что монстр... Впрочем, это уже разговор о причинах. А мы только что познакомились. Вячеслав, 30 лет. Люблю пиджаки. Волосы русые, глаза голубые. Хоть сейчас отправляй играть в массовке немецких солдат. Раз познакомились, то можем поболтать. Расскажу о себе.

Сижу за деревянным столом. Качаюсь на стуле. Стол сделал сам из толстого куска фанеры, как только переехал в однокомнатную квартиру – повезло построить. Казалось, будто только вчера сюда зашел, а тут запах воды из ведра, куда окунают половую тряпку. Влажная пылевая взвесь на стенах. Пахнет, как в дождливый сырой день на стройке.

Все не совсем было честно. А кто честный? Всегда представляюсь честным человеком. Верят. Но сам не честный. А больше мне и похвастаться особо нечем. И если даже это ложь, то что уж говорить о других... качествах? Да, качествах.

За спиной скрипучая кровать, на которой очень удобно (исключительно мне). Две металлические балки, а между ними грубая сетка. Такие наверняка используют для тюремного заграждения. Или при постройке загонов для диких животных. Все, кто спали со мной, жаловались, что после нее болит спина и вообще – спать на такой кровати шумно и неудобно. Повернешься на другой бок – скрип такой, как будто кто-то открыл десантный люк у списанного танка. Мне неудобно спать лишь в тех случаях, когда кто-то лежит рядом. Места на кровати настолько мало, что невозможно лежать и не прижиматься друг к другу. А когда рядом человек, уснуть сложно. Одному порой тоже не проще. Бывает, бессонница злит настолько, что бьешь себя кулаком по голове. Злишься на то, что не можешь построить диалог с собственным организмом. Сам себя не ударишь так сильно, чтобы до вздутых кровоподтеков и хорошо заметных уродливых увечий. Организм – странная конструкция. Два простых обмана его – презервативы и самоубийство. Опять мы про эту тему! Последнее – пиррова победа ума над телом. Отвратительная беседа. Кому интересно обсуждать самоубийство? За исключением тех, кто думает о нем, никому не интересно.

Как говорят французы, вернемся к нашим баранам. Меня зовут Слава. Мне 30 лет. Смотрю в зеркало. Кожа бледная. Сам внушаю, что это все от нежелания загорать и гулять в светлое время суток. И сложилась такая ситуация... Когда постоянная дезориентация вымотала до предела. Жить не хочется. Случайная смерть минует стороной. Смерти по естественным причинам ждать мочи нет. Странная формулировка, за которой совсем ничего непонятно. Не кроется вот что-то, что можно руками потрогать. Сугубо теория. Даже мне ничего непонятно, и теорию всякую ненавижу. Математику ненавижу. Физику тоже. Там одни теории и абстракции. Но надо ведь будет объясниться! Оставить, так сказать, последнее послание. Три предложения. Или два. Чтобы вот наверняка пришли, нашли, прочитали. И ни у кого никаких вопросов. А то ведь начнутся допросы, расспросы. Домыслы всякие. Фантазии.

«Извините, просто все это так надоело! Просто жить не хочется. И интерес есть, что там, на том свете!»

Совсем не то. Вранье. Нет никакого интереса. А что до интереса... Так его, наверное, ни у кого нет. По этому вопросу. У детей, может. Но глядя на маленьких таких, почти что игрушечных малюток с бархатной кожей, можно ли сказать, что они о смерти думают? Играются, гулят. Иногда злятся, не источая проклятий. Но не думают они о смерти. Роботы, кубики, пирамиды из песка. Фараоны песочниц познают мир, тут не до встречи с пустотой. Взрослые интересы. Мои? Разве что к толстым книгам, переплеты которых так стары, что сыплются и покрыты налетом поглощающей свет желтизны. А еще к картинам. От них запах в квартире становится тяжелым. Так пахнут ткацкие станки и типографии. Так пахнет краска, разбавленная чем-то едким.

Посмотрел на холст, а там рукотворный портал в иные миры из сочетания самых невероятных красок. Мазки, как сложная мозаика, образуют коридор, по которому осторожно можно пробраться в самые потаенные уголки разума, уже давно не принадлежащего человеку. Стадия восхищения уродится такой, что не надо никому ничего объяснять. Просто смотришь – и все. «Жить не хочется»… Жить, жить, жить, жить, черт возьми! Так это ведь чистая правда. Прочитают об этом да и подумают, что дурак набитый писал, что двух цифр в столбик сложить не может. А ведь не дурак. В иные времена так считали некоторые. Ложь, получается, в записке выходит. Скомканный клочок плотной бумаги, да и тот врет. Значит, не то. Если уж вся жизнь – нагромождение лжи, то пусть хотя бы записка останется фрагментом истинного положения дел на этом отрезке ленты времени. Сохранит ли кто ее? Или уничтожит со всей увесистой папкой моего личного дела? Итог жизни – толстая папка и ворох бумаг с загнутыми углами.

«Никакой посадки на светлую сторону бытия никогда не было. Ни к человеку в гости, ни к жизни на исповедь».

Выходит лаконично, но снова ложь. Ощущение глобальной теплоты, исходящей из источника кровеносной системы, было. А затем стыд. Снова к стыду приходим, значит, в этом измышлении уже что-то есть. Кроме него? Чувство вины. И снова стыд. Как будто игра в шашки в двухмерном пространстве. Стыд. Вина. Стыд. Вина. Вина съела стыд. Стыд уступил вине.

Обратимся к истории эмоциональной стороны вопросы. Впервые задумался о спектре восприятия стороннего человека, когда мне было шестнадцать. То есть сторонние все. Но мысли посещали в отношении одного конкретного. Наверное, все так начинают думать примерно в этом возрасте. Ради исключения назовем имя, потому что трупам все равно. Звали Даша, летом ей исполнилось пятнадцать. Невысокого роста. Худобу скрывала за тканью просторных самодельных платьев. Грамотно писать не умела, поэтому предпочитала разговоры. Мораль понимала как-то по-своему, поэтому целовала всех, кого считала притягательными и созвучными ее внутреннему ритму. Меня в круговороты оборванных мыслей впустила. Еще человек пять. Потом ее изнасиловали трое взрослых парней. Она их назвала «молодые мужчины». Отличие одно – у тех уже были животы, а парни должны быть худенькими. Как я в шестнадцать. Наверное, им на тот момент было около тридцати, раз «молодые мужчины». Как и мне сейчас, считай. А ей пятнадцать, мы уже говорили про это. Прямо вижу ее, зеленоглазую, русую, в короткой юбочке и белой маечке. Утром она покупает пенал и портфель на местном рынке, где пахнет жареным мясом и все что-то кричат друг другу. И палатки с одеждой. Чистой одеждой, пахнущей пластмассой или пенопластовыми упаковками. А на ее маечке следы, разводы от едкой жидкости. Выстирать можно, но пятна останутся. На предплечьях синяки страшные, черные. Издали напоминают родимые пятна, догнившие до провалов. Совесть никого не мучала. Ух! Если иной мир существует, то в нем не должно быть существ с лицами. Лица – определяющий компонент. Справедливость не может случиться там, где думающее существо отличается от своего соратника лицом. Но самоубийцы ведь ни в рай, ни в ад не попадают. Между мирами остаются наедине со своими проблемами. Заманчивое предложение. Неужели только в этом случае можно будет внести ясность по этому вопросу? Вечность. Единство. Проблемы. Наверняка имел честь видеть вечность. И связано это было с попытками быть ближе с телом девушки, которой тем летом было пятнадцать. Даша умерла от СПИДа за год до того, как инфицированные начали получать терапию. Милое создание, но ее не жалко,потому что та жизнь, детская, теперь как чужая.

«Вечность манит. Большое путешествие так и не началось. Нечего делать».

По причине потерянной цели из объектива долгосрочных перспектив убиваются только неудачники и герои книжек из газетных ларьков. По причине взаимной конструкции из созвучия человеческих тел не убиваются. Черное и белое. Вина и стыд. Ай, нет! То из утреннего выпуска вестей совершенно другого мира.

Ощущение соприкосновения с чем-то глобальным и бездумным было уже после. Имя древнее, славянское. Лучше лишний раз его не упоминать, а то дурно и удушливо становится. Не от эпизодов былой близости дурно, а от последствий власти. Большая любовь – абсолютная власть. Сначала творятся чудеса, воздушные шары с нашими мечтами покоряют неизведанные орбиты, штробят грунт планет с агрессивной атмосферой. Одна большая потусторонняя стройка творится. А потом больница. И даже фальшивый хлопок по лицу. Явление дубликата жизни в неподготовленном женском организме! Вот то, что нас объединит. Но не в этот промежуток времени, когда от вспышек так волнительно, что тошнит. И даже когда станет тихо, как в ночной степи вдали от дорог и деревень, то время еще не грядет.

Власть – настоять на проникновении скальпелей и откачке крови из лона, где уготовано место для новой жизни. И никакой больше беременности. Избавиться от клетки в четырех стенах можно и с этим маленьким существом. Оно ведь ни слов не знает, ни памяти у него нет. Пока барахтается и, словно робот, машет ручками, избавиться. Просто ведь. Но куда сладостнее чужими руками совершить это операцию. Тут даже двойная порция услады для пропагандиста абсолютной власти. Заставить эту несчастную. Дать несколько смятых и затертых купюр улыбчивому лысеющему врачу в очках с дорогой оправой. Он ведь утрет ей сухой жесткой салфеткой капельки из слезных каналов. Там не мокрые следы останутся, а покраснения. Главное, чтобы не отговаривал. Никаких дискуссий там, где царит абсолютная власть. Рыдает ведь почти бесшумно, глупое создание от эталона исконной красоты. Как ни пугай, ни кричи и ни шикай, плачет и плачет. Чем тише, тем стремительнее потоки раскаленной лавы бьют по хрупкой оболочке ее души. Продолжение рода вовсе не то, чем кажется со стороны. Сторон нет. А есть углы. В них забиваешься, тогда не кажутся острыми. Углы.

Выхода нет. Делай аборт, древнее славянское имя. Ну, право же, как это – спать и иметь близость с рожавшей женщиной? Как это – держать на руках ее ребенка? Рожавшие женщины отторгают. Они – это доказательство биологического превосходства. Правда, жертвовать приходится девичьей привлекательностью, доступной в полумраке естественной наготы. А потом живот будто бы облеплен со всех сторон кусками свежего сырого теста. Сжать такой как следует – и просочится сквозь пальцы жидкость. Где та карикатурная худоба, чтобы прощупывать твердые косточки, кожу эластичную натирать маслом до кинематографического блеска? На любую из этого племени посмотри. На руках ее замотанное в бинты и тряпье создание. И все, не до гедонизма теперь и долгих сеансов за разговорами о кровавых осенних жатвах судьбы. Жертвенность – это то черное, что покроет до абсолютно монолитного агрегатного состояния лучевые проблески. Растекается эликсир витальности из самого лона, и не собрать его никакими арфами и кувшинами. А она ведь красавица! Одних веснушек на лице больше, чем звезд на небе. Вру, конечно. Но как же долго можно взглядом блуждать по лабиринтам из этих веснушек. Стоит только представить линии – и все. Чай, заблудишься! Грязно-медные пряди рыжих волос. Такими бывают лучи осеннего скупого Солнца, провожающего последними теплыми днями бабье лето. Они такие мягкие, как вата. По всему телу мягкие. И сама она сладкая, как сахарная вата. Режь, вырезай, кровью плюйся, мразь! На кой черт мне твои мерзкие личинки? Право, понятно. Ругаться, скальпелем лезть в тугую щель. Это ли не оскопление греха, совершенного из порывов первобытной страсти? С этим понятно.

Но зачем удары, от которых звук такой, будто бы кто-то с большой высоты выкинул на мокрый асфальт перьевую подушку? С десяток подушек. Зачем?.. Право, зачем срабатывает так, когда один человек огорчает другого с помощью силы? Прямо на остановке, где кроме фонарных столбов в тумане – единственный пустой автобус с уставшим водителем. Ночь. Никто не заступается по ночам, потому что так проще скрыться.

В этой местности так уж повелось: если сильный объявляет верховенство власти ударами, лучше мимо пройти. Ругалась она, да. Несколько слов из ее несвязанной эмоциональной речи точно были злыми. Но за такое разве можно подчинять физически? Ладонь сжимается в кулак и наливается тяжестью.

Как будем спать, если из двух нас получится третий? Он ведь безразличен мне совсем, но это не значит, что сон наш будет овеян спокойствием. Но спокойствия не миновать, потому что его не будет. Смешная шутка! Остроты и юморески! Ты – нет. Я бы тебя и этим беспомощным созданием выгнал, был бы он жив. Но зачем нам дети? Дашь ведь в руки его мне. Страшно.

«Мне снишься вся ты. Взгляды тревожные. Мне снится, что я лежу на кровати в пустой комнате и подняться никак не могу. А ты рядом сидишь и смотришь так, как будто сама это все придумала, но исправить уже ничего невозможно. Мне снится стекло, за которым лицо. И никакой возможности дотронуться нет, потому что между нами нечто более непреодолимое, чем тугоплавкие материалы».

Не вранье, но посмешище. Красавиц с телами эталонов античной красоты в жизни было много, без них же как-то прожил тридцать лет. Представляю того следователя, что найдет труп и эту ересь на белом альбомном листе. Карандашом печатными буквами выведено слово «материалы». Тыкнет пальцем в него и наверняка посмеется. Не даст такое в короткую газетную сводку о происшествиях в солнечном городе. Разве что из уст в уста будет передаваться как забавная история. Один парень убил второго тупым предметом. Смех и радость, присущая всем жертвам профессиональной деформации. Какой-то идиот повесился, потому что не смог обуздать свою тягу к пизде. Смех и радость. Останется дело в архиве на много лет, пока не случится утилизация. Утилизация тела. Утилизация дела. Кладбище застраивают через сколько? Через семьдесят лет? Сто сорок? Нормы.

Да, про таинство Афродиты, раз уж мы завели эту речь про первые империи и падшие республики. Была затем еще одна маленькая девочка. Через семь лет после побега рыжей красавицы. Вот о ее способности выносить человека даже стихи писались. Два или три. Ведь тут как заведено: красивым девочкам стихи, самым лучшим – поэмы. Самая лучшая, значит. Что может быть плохого в философии физиологии? В отличие от души, организм не способен на деструкцию. Насилие причиняется разумом. Тело же совершенно по своей задумке.

Помню, как мы стояли у берега Адаманского моря. Громадный бесконечный пляж. Ночи не хватит, чтобы от одного конца в другой прогуляться да все валуны пересчитать. Красиво! Ночь черная. Ни одно светило не развеет ее. Шум волн, которые разбиваются об эти черные камни.

А в нас все горело. Это, наверное, просьбы к Мефистофелю. Говоришь ему, что хочешь стать счастливым из-за женщины. Спрашивает, простил ли себя после ударов и скальпелей. Не простил. Она простила? Отвечает, что простила. Ладно. Поговорили вроде. Называет дату. Все как надо.

Несколько месяцев ощущения, что все идет так, как было озвучено. А потом все так, как должно было быть. Отдаешь себя всего в отдел растопки парового катка вечности и предупреждаешь, что навык стрельбы в спину есть только команды машинистов. Кивки головой и формальность. Всем все понятно.

Смотрит. Мятежный этот взгляд. Так смотрят на фигуранта мировой революции, которому уготована вечная ссылка на одном из концов громадной спирали (чем дальше к окраине, тем меньше жизни). Видится такое: вот он я, закованный решеткой. Столетий не хватит, чтобы ее перепилить. Вот она. Вопреки запретам подходит, прижимается лицом к клетке. Прутья продавливают кожу, но что мне кожа? Лицо, сотканное из сладких подушечек. Бог с ним, с лицом. Глаза в глаза. Можно просто бесконечно долго смотреть друг на друга и молчать. Если бы такое состояние можно было бы оценить, то любое алгебраическое учение вышло бы за пределы человеческого поля и уместилось бы в кластерах разумного поля сверхразума. Чем-то похожим обладает ее покорность. Потом все выйдет из-под контроля, но задача и не стоит постоянно держать единый курс. Такой задачи не предвидится. У исполнителя с этим все отлично.

Сладенько-пресладенько радоваться вспышкам и состоянию беспомощности от трения двух тел! Речь про девочку, разумеется. Имеет право это делать, только если позволю. Т-е-м-а.

«Но, если ты идешь на сделку с Мефистофелем, будь готов стать Фаустом».

Вздор! Нельзя так. Никогда не причислял себя к тем, кто формирует содержимое коллективного ума. Ну право же, какое там? Первая работа – мыл машины на автомобильном рынке. Руки пахли лаком, рубашка – выхлопными газами. Надеялся, что соберу денег на мопед (мечта всех мальчиков в малюсеньких городах), но потратил все на пилюли сказочных иллюзий из обезлюдивших агломераций. Смешные сбережения. Цены на вещества кусачие, да только у меня одного деньги были. Четырнадцать лет – отличный возраст для курения. Пятнадцать – для таблеток. Шестнадцать – для иголок. Потом была стройка. Большие дома – много работы. Их в маленьких городах порядком. Разбросаны хаотично. Заборы невысокие, даже карлик перелезет. Зачем высокий забор тому, кто ничего не скрывает? Примета такая. Там семьи живут. По трое детей. Двое. Засматриваюсь на дочерей. Но грубые рабочие с обгоревшими на солнце красными лицами дочерям не интересны. Строгие матери, деспотичные отцы. Таскать песок. Кирпичи. Выкидывать строительный мусор. Потом учеба в университете. Гуманитарный факультет. Учеба в средней школе не ладилась, выбирать что-то стоящее не было смысла. Некого радовать такими знаниями.

«Всю жизнь иду туда, куда берут. Надоела такая жизнь».

Глупости. Ересь. Именно что ересь! Контракты с Мефистофелем, а мысли все про походы по границам лунного света. Но лунный свет исчез, и осталась лишь темнота. Такая темнота, где даже счета времени нет (оно не подразумевается техническим заданием). И вот оно, стекает по воронке в бездну. Место для темных сил. Добро пожаловать, товарищ Мефистофель. Ваша партия сейчас в большинстве. Всегда была такой, когда в университете на одном из курсов читали про политические партии. Помнится, в одной такой состояли. Нацисты или коммунисты. Черт там разберешь, какая тоталитарная идеология. Сначала ломаешь судьбы близких, потом целых народов. Преподаватель – опрятная бабушка. От нее пахло акварельными красками, духами и стиральным порошком. Запаха изо рта не было, хотя от старух частенько разит гнилыми овощами с заброшенных овощебаз. Глаза уставшие, но ясные, как отражение в луже в погожий денек. Глаза. Говорит она, что если мы нацисты, то надо покинуть аудиторию. Не любит она тех, кто не любит других огульно. Встаем, покидаем. Еще человека три – просто за компанию.

«Покидаю ряды сопротивления! Извините!»

За что прощение? Перед кем? Кто надо, простил. Кто не простил, тот не простит уже никогда. Все эти записи – каламбур. И эта рвется. Звук рваной бумаги отвратителен. Он приводит к сухости во рту. Так сухо, что языком по нёбу больно провести. Все шершавое такое. Лицом к бетонной стенке – и трешься. Вот точно также, как лицом, только языком.

«Долго хотел сделать. Руки дошли. Руки наложил».

Отвратительно сказано, но уже ближе к истине. Покачают головой. Прошепчут, что глупенький продукт информационной эпохи. Правы будут. Но хочется ведь умным казаться. Чтобы там слушали. Головами кивали и завидовали навыку находить время перечитывать «Улисс» Джойса в черт знает какой раз. Жуткая книга. И страшно жить в мире, где пишутся такие книги. «Шатуны» Мамлеева. Автобиография. Федор Соннов – наш человек. Федор Соннов – член нашей партии. Федор Соннов – председатель земного шара!

Первые мысли о другом мире (между мирами то есть, выяснили же). Десять лет. Но надо успеть доделать жестяной совок, а потом все. Потом одиннадцать лет. Но ведь грядет День Святого Валентина в школе. Как же пропустить такой праздник? Надо украдкой опустить «валентинку» в прорезь деревянного ящика, чтобы никто не заметил. А потом все! Двенадцать лет. По венам. Но никто не знал как. Вместо потери крови – тоненькие дорожки. Палочек хватит, чтобы вывести две буквы – Т и М. Не знаю, почему именно они на коже. Заросли быстро. Как на собаке. И каждый год отписки на конкретные запросы.

Депрессия у древнего имени? Да иди ты к чертям! Дура набитая, делай аборт, тварь. А потом больница.

– Алле...

– Да иди ты к черту!

– Стой...

– Пошла к черту, я сказал!

– Подожди. Не кричи. Я в больнице. Заедь, пожалуйста, умоляю тебя!

Покорность – это хорошо. Она суть доказательства того, что человека можно изувечить в том числе и физически, но постоянным прессингом. Это ювелирная работа – обвинять в том, чего он не совершал. Давить. Унижать. А потом – раз! Потеря сознания. 1–0 в нашу пользу. Футбольная команда похитителей душ бьет в одни ворота. Наши лучшие бомбардиры поломают, как спички, ваши стальные нервы. Нервное перенапряжение. Больница. И смирение.

«Наверное, самое сложное – это простить себя. Не могу простить себя. Заслужил».

Не совсем похоже на второе. Но, по сути, тоже верно. Стремление создать семью – это не желание любви, а власть. Над тем, кто тебя любит, чтобы смотреть, насколько сильно можно выдавить. Кожу снять, обшить кусками темной материи. Маленькая рыжая девочка! До Адаманского моря еще жуть как далеко. Поэтому найдем чем заняться, пока добрый дядя тебя не похитит, кинув в серый суконный мешок, как мертвую тушу обескровленного домашнего животного. Он ведь, простак, всех деталей не знает. Буркнет под нос «не рви ей душу, она за тебя переживает». Ударить даже не осмелится. Ни меня, ни ее. Умник. Знал бы ты, дядя, что нас с этой бестией связывает, усох бы от горести и печали. А она не скажет, тварь.

С другой стороны, о какой семье идет речь? Ор и крики. Побеги в промзону. Там шумно, грязно и просторно. В чистоте можно словить кого угодно. Среди руин, свалок и обезображенных металлических конструкций легко спрятаться. Сидеть, пока не настанет тишина. А тишины на промзоне не бывает. Всегда шумно. Но привыкаешь. К контузии точно также привыкаешь. Сначала звенит, а потом вроде как нормально. Вас били по лицу потертым блестящим солдатским ремнем? Здравствуйте! Наш мальчик упал с велосипеда и выбил себе два зуба о бордюр. Да, коренные. Да, серьезно упал! Хорошо, что бляха офицерская. Солдатская куда тяжелее. Ей можно убивать, наверняка. Я бы убивал, но не стану солдатом. Никогда. От солдатской на теле остаются красные звезды. От офицерской – бесформенные синяки.

Что бы ни делал, ничего не довожу до конца. Любая работа – полгода, не более того. Потом выгоняют по профнепригодности или просто так. Адаптация к симуляции. Высший бал по этой дисциплине.

«Всех вас до единого ненавижу. Всех!»

Отличный план! Вот спускаешься в тесный тоннель метро. Заходишь в душный салон автобуса. Да просто идешь на крытый листами чернеющей от ржавчины жести рынок за специями. И вокруг эти создания, от которых воняет. От каждого запах. Пустоты вместо лиц. Однажды заставил смотреть на каждую из этих невыносимых сущностей. И подумал: как же справедливы планы безумцев по массовому уничтожению людей. Толпы раздражают не меньше, чем маленькие орущие дети, что носятся по полупустому залу районного отделения почты в одном из подвалов. В них еще есть жизнь, огонь жизни. Этим они не поджигают, а разжигают. Их хочется еще в детстве придавить гигантским сапогом. Или ошейник на каждого. Только пискнет – получает удар током. И все они затем вырастают и наполняют полости. Индустриальные пролежни полны этой гнили. Ткни в поверхность острой иглой – потечет эта мерзкая слизь. Максимальная температура не испарит этого текучего непотребства. Плесень на теле мумии. Мумия – каждый. Не смотреть на них. Дыхание задержать. Уж больно мерзкое зрелище. Никакой жалости. Никакой.

«Потому что жизни-то и не было совсем...»

Была ли? Не было. Какая может быть жизнь среди приговоренных к ликвидации крыс, грязных мальчишек, пунктуальных расчесанных девочек. Обреченные на старость, угнетение, поражение. Существование в условиях рынка, пониженная товарная привлекательность. Свидетельство о рождении – показатель инструмента спроса. Я – инструмент спроса. После смерти будет хоть какое-то доказательство наличия души. Здесь ее нет, всеми силами исключается. Не доказано, но и не опровергнуто. Спокойствия ради требуется опровержение. Это ведь не побережье Адаманского моря. Не карие глаза. Не надежда на прорыв из блокады. Котел или блокада? Количество трупов составляет точную математическую разницу. Принесенные жертвы – трупы. Алтари из бетона, отлитые по типовому чертежу. Управится даже школьник. А вот такого чувства юмора у него нет, чтобы гильотина стала началом большого путешествия. Великая честь!

«Мне невыносимо больно. В ушах шумит».

Совсем не то. Но да, больно. Физическая боль понятна, и казнь собственными руками проста. То есть имею в виду, будь то боль физическая, то не думал бы, что сказать. Но ее нет, физической боли. Но другая боль есть. Она иногда заряжает так, что каждая микроскопическая клеточка настраивается на насилие. Вывести на внешний рубеж эту силу никак нельзя. Немудрено, что она взрывается прямо там, в глубинах. Свет звезды – это ведь тоже последствия взрывов. Внутренние звезды рвутся. Старые, сверхновые. Красные карлики. Сначала одна орбита. Затем другая. Жизни нет на холодных планетах. На горячих она сгорает так, как горят щеки, когда ничего уже не изменишь. Плакать глупо. А вот жар не остановить.

«Невыносимо хочется орать. Но сил на это нет!»

Мне надо кричать о том, что я хочу сделать? Писать емкие конструкции из простых слов? Не все ли равно будет? Можно ли сделать, чтобы было не все равно? Не все равно! Все равно ничего уже не будет.

«Нет смысла ничего менять. Все определено заранее».

Была ночь.

И не было видно жизни.